Татьяна Устинова - Земное притяжение

С левой стороны диван, старинный, массивный, с деревянными подлокотниками и монументальными кожаными подушками, наводившими на мысль о кабинете товарища Сталина в Ближних Горках. За диваном этажерка и книжный шкаф. С правой стороны полукруглый бок чугунной печки, перед заслонкой на полу железный лист, кучкой сложены щепки и отдельно дрова. Простенок между печкой и окном занимала горка с разнообразной посудой.

Таким образом комната, как и стол, делилась на две части — сталинско-кабинетную, с книгами и диваном, и легкомысленно-житейскую, с печкой и вазочками.

…Странное место. И странный приём!..

Вошла девушка, установила поднос на ту половину стола, где следовало жить светской жизнь, и снова пригласила:

— Садитесь!

Кофе был в турке, и пахло от него правильно — крепко и упоительно. Запах кофе для Макса был одним из важных жизненных удовольствий. Когда становилось невозможно пить — начинала болеть голова и молотило в висках, — Макс просто нюхал кофе. Чашки тоже были правильные, ну, почти правильные. Конечно, неплохо, если бы они оказались поменьше, но и такие сойдут. Сахар был колотый, не песок.

Тут Макс окончательно развеселился.

— Вам с молоком? — приветливо спросила девушка.

— Нет, нет.

Осторожно, стараясь не взболтать, она налила глоток кофе и подала ему. Он взял. Ему хотелось улыбаться.

Они пригубили из своих чашек и посмотрели друг на друга.

— Между прочим, вот этот ковёр, — Макс показал какой именно, — совершенно особенный.

Она вытянула шею и посмотрела.

— Почему особенный? Он просто самый старый.

— Старый, — согласился Макс. — Это старый иранский ковёр из мечети.

— Из… мечети?

— Это можно понять по узору. И по цвету. Ему лет двести, да? Ну, двести тридцать!

Девушка недоверчиво посмотрела на Макса, а потом на свой ковёр.

— Я не знаю, — сказала она. — Это дедушкин. Он говорил, что турецкий.

— Нет, нет, иранский.

— Как интересно! — Она улыбнулась. — Сразу разглядели! Вы разбираетесь в коврах?

— Я немного понимаю в прикладном искусстве.

Она кивнула, словно принимая объяснение, и ещё отпила из чашки.

— Хорошо, — сказала она, словно подводя черту. — Давайте я посмотрю и скажу, когда успею.

— Что посмотрите? — уточнил он.

Она удивилась.

— Вашу работу!

Он окончательно развеселился:

— Мою работу?..

…Нет, он понимал, конечно, что она принимает его за кого-то другого, но так забавно было ставить её в тупик и наблюдать, как она начинает волноваться.

Если бы она не была такой красивой, в этом не было бы ничего забавного!..

— Вам же нужен перевод, да? — спросила она и покраснела. — Вам нужно перевести работу?

— Нет, — сказал он. — Не нужно.

— Подождите, подождите. — Она и впрямь заволновалась. — Вы кто? Зачем вы пришли?

— Меня зовут Макс Шейнерман, и я пришёл к Елизавете Хвостовой.

— Я и есть Елизавета Хвостова!.. Но если вам не нужен перевод…

— Мне нужна книга.

— Какая книга? — Она смотрела на него почти умоляюще.

…Он давным-давно так не развлекался. Ощущение было школьное, лёгкое — он просто болтает с девушкой, ему нравится с ней болтать, у него есть на это ещё немного времени, прежде чем начнётся работа — он ведь на самом деле не просто так пришёл, и книга интересует его меньше всего.

— Нет, подождите, объясните, — продолжала она. — Что вы хотите?

— Вы взяли в библиотеке книгу Виктора Мизиано «Пять лекций о кураторстве». Помните? И до сих пор не вернули. Она нужна мне для работы. Вот я и пришёл. За книгой.

…В одном этом выражении — «я пришёл за книгой» — была гимназическая прелесть, чудный предлог, как в старом романе.

— Господи, — сказала Елизавета Хвостова растерянно. — Я ничего не поняла! Извините меня!

— Что вы, что вы.

— «Пять лекций», да, конечно. Сейчас…

Она поднялась и почти бегом помчалась на «сталинскую половину» к шкафу. Макс смотрел на неё.

У неё были волосы до плеч, светлые и лёгкие. На концах они завивались в разные стороны и казались светлее, чем на макушке. Полные, словно постоянно улыбающиеся губы и чётко очерченные скандинавские скулы. Вся она была лёгонькая, но очень соразмерная, с хорошо вылепленной грудью и прочими округлостями именно там, где надо. Самым замечательным было то, что красота её существовала как будто отдельно от неё, она не обращала на неё никакого внимания.

Как правило, девушки, знающие о том, что красивы, озабочены тем, чтобы «подать себя», «произвести впечатление», им не всё равно, как сидеть, как двигаться, как смеяться. Они всё время помнят о том, как выглядят со стороны. С этой самой «стороны» они всегда должны выглядеть превосходно! Они и волосы поправляют не потому, что они им мешают, а для того, чтобы продемонстрировать красоту — на манер породистой собаки на ринге, которую научили стоять особым образом, чтоб судьям была видна их, собачья, красота!..