Ольга Ракитина - Маятник

К немалому удивлению Шумилова, все выступившие затем эксперты высказались практически в унисон. Они однозначно квалифицировали Семёнову как клиническую психопатку. Особенно жесткую характеристику

обвиняемой дал профессор Чечот:

— Душевное состояние психопатизма не исключает для лица, одержимого таким состоянием, возможности совершения самого тяжкого преступления. Такой человек при известных условиях способен совершить всякое преступление без малейшего угрызения совести.

Профессор Балинский подробно рассмотрел отношения в паре Семёнова — Безак. Он предложил адвокатам не апеллировать к любви, как мотиву действий Семеновой. Он напомнил о том обстоятельстве, что она с ведома Безака несколько раз выходила на панель как проститутка.

В конце перекрестного допроса Балинского адвокат Семеновой задал эксперту вопрос:

— Профессор, но если вы утверждаете, что поведение Семеновой определялось ее болезненным психическим состоянием, то как следует поступать с таким больным?

Вопрос провоцировал ответ «лечить», а это давало бы Семеновой шанс избежать каторги, но эта адвокатская уловка не сработала. Профессор ответил интересно:

— Свобода приносит такому больному безусловный вред. Поставьте психопата в какие угодно благоприятные условия, как материальные, так и нравственные, дайте ему полную свободу — и он вернётся на прежний путь лжи, разврата и порока. Все действия психопата основаны вовсе не на непременном желании причинить вред, а на невозможности с его стороны поступить иначе.

Шумилов поймал себя на желании зааплодировать тому, насколько ладно профессор Балинский отбрил адвоката.

Вообще же все психиатры на процессе по делу Мироновича выступили в пику профессору Сорокину: никому из них и в голову не пришло утверждать, будто Семёнова не могла быть убийцей Сарры Беккер.

Во второй половине дня 3 декабря суд перешел к заслушиванию заключительных речей сторон. Обвинитель ссылался на экспертизу Сорокина с таким видом, словно это была истина в последней инстанции, никаких ляпов, огрехов и натяжек Дыновский в ней предпочел не заметить. Формально логичная речь его каждым своим выводом шла против здравого смысла и жизненной правды. Почему насильник напал на Сарру Беккер, не дождавшись ухода Семёновой? Для чего вообще растлителю потребовалось немедленно нападать на жертву, не потратив определенного времени на ее соблазнение, что вообще-то свойственно этой категории преступников? Почему, убив девочку, насильник не убил саму Семёнову? Почему насильник и убийца, имевший в своем распоряжении целую ночь и шарабан во дворе, не вывез тело из ссудной кассы, а оставил его на месте убийства, тем самым сразу приковав внимание как к этому месту, так и к своей персоне? Никаких внятных ответов на эти вопросы речь обвинителя не содержала. В ней было много эмоций, много разоблачений Мироновича как безнравственного человека, но при этом ничего толкового, способного действительно изобличить его как преступника.

Шумилову речь помощника прокурора показалась откровенно слабой. Даже Сакс, которого Шумилов хорошо знал и не ценил высоко, сумел бы сделать заключительную речь более монументальной и внушительной.

Впрочем, возможно, в Алексее Ивановиче говорила застарелая обида: ведь когда-то он сам работал на прокурорском поприще, которое оставил не по собственной воле.

Далее последовали защитительные речи адвокатов. Главной из них по смысловой нагрузке следовало признать речь Карабчевского, поскольку ему приходилось категорически отвергать инкриминируемые его подзащитному обвинения. Карабчевский жестко, непримиримо раскритиковал работу обвинения с самого начала следствия. Он вспомнил даже утерю волос убийцы, справедливо указав на то, что если бы волосы были сохранены, то и самого дела не было бы. Поскольку Миронович сед, а Семенова черноволоса, понять, кому принадлежали волосы, зажатые рукой погибшей девочки, труда не составило бы. Адвокат много внимания уделил экспертизе Сорокина, указав на ее очевидные противоречия протоколу аутопсии. Не забыл Карабчевский упомянуть и о примечательной просьбе прокуратуры, адресованной врачам-патологам, изменить формулировку заключения.

Речь была сильной, насыщенной фактическими материалами, и при этом жестко-эмоциональной. По тому, как тихо, опустив глаза, сидели журналисты, Шумилов догадался, что завтра же большие фрагменты речи Карабчевского он увидит в печати. По большому счету она того стоила.