Мария Спасская - Флейта гамельнского крысолова

— Отлично. Я посижу на лавочке.

Я вышла из квартиры похитителя алмаза и вприпрыжку поскакала вниз по лестнице. Меня так и распирало от радости и гордости. Вот так, сама, без Хренова и Сирина, я раскрыла это дело! Спустившись, вышла во двор и, облюбовав скамеечку в тени, присела, откинувшись на спинку. Минуты ожидания тянулись бесконечно долго, но вот кто-то выскользнул из подъезда. Определенно, не Игорь, ибо при нем не было вещей. Зато на самые глаза была надвинута бейсболка, а сверху нахлобучен капюшон толстовки. Скрывая лицо, незнакомец двигался в мою сторону и явно намеревался пройти мимо. Однако, как только он зашел за лавку, предчувствуя недоброе, я обернулась, и последнее, что увидела, это то, как человек в бейсболке снимает со шприца колпачок. В следующий момент в мое плечо вонзилось острое жало иглы, и все поплыло перед глазами, растворяясь в туманной дымке.

Гамельн, XIII век

Ведьма выпрямилась на стуле и с ненавистью обвела взглядом толпу. Стул был не обычный, а пыточный, специально изготовленный отцами церкви, сиденье его утыкано гвоздями, и пошевелиться на нем почти невозможно. Но ведьма, приложив нечеловеческое усилие, все-таки выпрямилась. Скривившись от невыносимой боли, огляделась по сторонам, и перепуганные горожане, собравшиеся на берегу Везера, чтобы поглазеть на испытание водой добропорядочной на первый взгляд булочницы, в ужасе отшатнулись.

Почти каждый день на реке у городской стены кого-нибудь изобличали в колдовстве, и горожане не упускали случая насладиться пикантным зрелищем. Рядом, в порту, трюмы кораблей под завязку набивали зерном — главным богатством города, на гербе которого красовались мельничные жернова. Что и говорить, во всей Нижней Саксонии Гамельн слыл едва ли ни самым богатым городом, но благосостояние горожан было не в силах развеять царившую в городе липкую скуку. И, чтобы повеселить себя, гамельнцы старались не пропускать ни пыток, ни казней.

— Кто бы мог подумать, что фрау Мюллер грешит ведовством, — громко выдохнули в толпе.

Много лет горожане знали Эльзу Мюллер как верную памяти покойного мужа вдову и добрую мать. Но два дня назад в магистрат пришла дочь булочницы, шестнадцатилетняя Мэри, и, смущаясь, поведала, будто бы матушка заставляет ее сожительствовать с Дьяволом. Девица плакала и выглядела на редкость искренней, и бургомистр Гуно Оттер отдал приказ уведомить о поступившем доносе Святой Официум. Папский инквизитор местной епархии прибыл в тот же день и с пристрастием допросил фрау Эльзу в специально оборудованном для этих целей подвале ратуши.

Как и следовало ожидать, во время допроса колдунья запиралась, удивленно таращила глаза, говорила, что не понимает, о чем идет речь и в каких преступлениях ее обвиняют, но, припертая к стене показаниями дочери, догадалась, что ее разоблачили, и перестала вообще отвечать на вопросы. Узнав о случившемся, соседки злосчастной булочницы сразу же прикусили языки, прекратив судачить, будто бы видели, как в окно дома Мюллеров несколько раз под покровом темноты влезал сын купца Готенштемна с улицы Ювелиров. Да и то сказать — чего только не померещится впотьмах? Может, это и в самом деле был не сердечный друг Мэри Мюллер парнишка Готенштейм, как шептались в округе, а сам Дьявол, заглядывавший к булочнице на огонек?

Чтобы добиться признания, подозреваемую усадили на острые шипы «ведьминого стула» и держали до тех пор, пока папский инквизитор, утомленный несговорчивостью обвиняемой, не пожелал испытать фрау Мюллер водой. Шестеро дюжих монахов церкви святого Бонифация, что на рыночной площади, вынесли подозреваемую из подвала ратуши и, окруженные любопытствующими, двинулись с тяжелой ношей по мощенным камнем улицам за городские ворота, к берегу реки. Монахи шли, тяжело ступая по отполированным временем камням, неся на плечах потертые деревянные козлы с обезумевшей от боли женщиной. Обвиненная в колдовстве не кричала, она до крови закусила губу и, стараясь не двигаться, закатила глаза так, что остались видны лишь белки. И открыла глаза только, когда «ведьмин стул» поставили на дощатые сходни пристани.

И вот тогда ведьма выпрямилась и обвела полным ненависти взглядом собравшуюся у реки толпу, будто высматривая кого-то. Увидев замершую в отдалении дочь, вдова Мюллер сделала над собой усилие, рывком поднялась, оставляя на гвоздях куски окровавленной плоти, и с отвращением на лице впилась глазами в родное лицо. Девушка поежилась и тревожно зашептала что-то на ухо стоящему рядом с ней молодому Готенштейму.