Юлия Михалева - Что скрывает снег [СИ]

- Личная жизнь, говорите, складывается... И супругу Вагнера порешили все там же. И сам он туда заглядывал... Помните, Ершов, что говорила про господина полицмейстера та каторжанка? Может быть, Сомов выжал из нее не все, и нам следует ее навестить?

- Вы, как обычно, правы, Деникин... А что, если нам наведаться и к вдове? Ранее мы о том не задумались.

- Пожалуй, вреда это не причинит.

Миллер слушал, не отставляя легкую улыбку.

- Я оказался вам полезен, господа? - повторил он свой вопрос.

- Безусловно, - почти одновременно отозвались полицейские.

После ухода Миллера Деникин остался размышлять в своем кабинете. Ершов же вышел с листами чистой бумаги, явно намереваясь углубиться в свои записи.

Помощника полицмейстера грызли неприятные мысли. Некоторое время спустя он решил не оставаться более с ними наедине и вышел.

- Знаете что, Ершов...

Околоточный вздрогнул. Он стоял у печи, и Деникин заметил, как в ней исчезает письмо.

- Что вы творите?! Вы сожги бумаги Вагнера? Важную... как вы это называли? Улику?

Ершов обернулся.

- Не будьте таким кровожадным, Деникин. На что вам учитель? Вы и впрямь полагаете, что он, этот жалкий человек, опасен? Желаете, чтобы его тоже повесили?

Деникин не знал, что ответить.

- Тот, кто убил господина полицмейстера, убил и всех остальных... - нерешительно продолжил Ершов.

Деникин кивнул.

- Но кто?

- Мы скоро это узнаем.

Лысые унты мешали, отталкиваясь, скользить по глубоким сугробам. Они то и дело проваливались в снег, замедляя ход, и все норовили спасть. Но Гида все равно бежал быстро, как только мог, и громко смеялся, широко открывая рот. На бегу он приветственно касался веток, то ухал, то чирикал с птицами. А увязавшие унты... Стоит ли обращать на них внимание, когда еще до захода солнца охотник вновь окажется в родном чуме?

Вот только Друга было немного жаль. Зря Гида думал, что он расхотел вызволять наная из дома серого гадателя. На деле-то все вышло вовсе не так. Оказалось, что Друг предложил богам себя взамен Гиды. Смельчак! Охотник со стыдом думал, что не смог бы отважиться на столь достойный поступок.

Однако, обменяв себя на Гиду, Друг так и не забрал свою страшную клятву. День и ночь нанай молил его и по-плохому, и по-хорошему, заклиная гневом предков. Разве могли боги, хоть и белые, принять душу, которая посвящена им не целиком, не останется навсегда с ними, а вместо того станет бродить за Гидой? Но Друг плакал и отказывался, и Гида очень сердился на него за упрямство. Главное, совсем не понятно - отчего он упорствовал? Чем Гида так ему досадил? Однако и на эти вопросы Друг понятно не отвечал.

Нанай уже совсем отчаялся и готовился стать до веку проклятым. Но вдруг, за миг до того, как Друга отдали богам - а белые сделали это совершенно диким способом, продев его шею в охотничью петлю - он внезапно образумился. Обратился к Гиде и забрал свои слова назад.

- Я не хочу умирать! - напевно выкрикнул Гида и вновь засмеялся. Ведь это значило: «ты свободен». Свободен!

Эти слова можно было повторять без опаски. Они точно не сбросят снег с холма, скрыв под ним один из секретов белых.

Но выучил Гида и другие добрые заклинания.

- Не покидай меня! - крикнул охотник белому лесу.

Так звучали на языке белых слова любви. Рыжий хромой старик, на которого Гида больше не держал зла, заговаривал ими от смертной болезни длинноносую женщину, невесть где отыскавшую чемерицу.

Охотник непременно скажет их той девушке, на которой решит жениться. Он, конечно, сразу ей понравится, а потом они уйдут вдвоем строить свой собственный чум.

А потом, очень нескоро, когда минет много снежных и зеленых пор, и Гида совсем состарится, он сядет у ласкового огня и расскажет своим внукам - храбрым воинам и ловким охотникам - всю эту историю. О том, как он обманом попал к белым в плен, ел жидкие семена, носил гладкие шкуры, изучал письмена и заклятья, и лишь чудом не стал даром чужим богам.

Но о том, что у него был Друг, Гида никогда никому не скажет.

- Я не хочу умирать! - снова закричал нанай. Он смеялся - и разом плакал от счастья.

Скорее, скорее!

Поднялся ветер, но он стал соратником - подталкивал в спину и ускорял ход.

***

Карточки едва умещались на подносе. С той поры, как Веры не стало, они так и оставались нерассмотренными. Раз в неделю, накануне воскресения, прислуга сбрасывала их в корзину и уносила на двор. Поднос же тотчас заполнялся новыми.

Однако нынче девушка, очевидно, запамятовала или заленилась. Оставила на глазах визитеров явное свидетельство того, что их учтивость проигнорировали.