Колин Харрисон: Убийство со взломом

Что касается Каротерса, то он был обречен на бесконечное ожидание бесчисленных судебных процессов над ним. Никто не считал его фигуру значительной, и общественное мнение им не интересовалось. Когда открылось, что Каротерс не является отцом Тайлера, то через адвоката Стайна стало известно, что Каротерс ужасно опечалился, пришел в полное уныние и не хочет ни с кем разговаривать; дело заключалось в том, что Каротерс успел полюбить мальчика, а теперь его лишали отцовства. Вскоре после этого Каротерс оказался втянут в очередную тюремную драку, в которой ему проткнули легкое. В общем, как понимал Питер, человек этот теперь пропадал и ничего хорошего его не ожидало.

Питер поднял голову. Ряды пустых скамеек, казалось, сдвинулись, чтобы молча наблюдать его со всеми его грехами. В этом самом зале он некогда обвенчался с Дженис. Он все еще надеялся, что обручальное кольцо в один прекрасный день вернется к нему, завернутое в папиросную бумагу, отправленное по почте бандеролью, но, видимо, Кассандра не дала себе труда об этом позаботиться. Питеру она больше не звонила, и когда он наконец вернулся к себе домой, магазинные счета – эти призрачные деньги – все еще валялись на столе в кухне и на полу.

И также не видел он Дженис, несмотря на то, что процедура развода теперь шла полным ходом и даже вполне цивилизованно: Маструд и ее адвокат больше не ссорились, а сотрудничали спокойно и мирно. Но, несмотря на шелест многочисленных и неизбежных юридических документов, на новые записи, легшие в папку с фамилиями мужчин и женщин, отныне расторгающих узы брака, несмотря на все эти решения и постановления, он навсегда останется связанным с Дженис самой крепкой и самой трудной связью. После того как всплыли делишки Питера с Винни, журналисты тут же бросились искать Дженис, любопытствуя, что это за женщина, ради которой молодой и многообещающий прокурор погубил свою карьеру. Фотограф из «Дейли ньюс» застал ее врасплох, когда она шла с работы, и ее застывшее испуганное лицо мелькнуло однажды на газетных страницах; было это на прошлой неделе, а надпись под фотографией гласила: Она не хочет говорить о скандале. Дженис позвонила ему от адвоката с уверениями, что уважает его независимость и будет и впредь ее уважать, если он в свой черед станет платить ей тем же, и он вслушивался в ее голос, стараясь уловить в нем нотки прощения. Оба они знали, что живут теперь в отдалении друг от друга, вызванном как его непростительными и опасными действиями, так и его участием во все более разгоравшемся общественном скандале. С Эпплом она больше не встречалась; она сказала ему об этом, хотя он и не спрашивал, но никакой надежды для них это в себе не несло, так как страсть их давно отгорела в муках, оставив после себя лишь пепел воспоминаний и смутную потребность не становиться окончательно чужими друг другу.

Дневной свет протянул свои лучи по широким половицам как напоминание о том, что время толкает все и всех в прошлое, что вода и на наших глазах точит камень и что рядом с этим судьба человеческая – просто мелочь. Питер встал, сунул руки в карманы. Знакомые мирные предметы – монетки и ключи – успокаивали. Пройдя по пустому вестибюлю Молитвенного Собрания, он распахнул тяжелые широкие двери. Голову и лицо осыпало каплями дождя. В земле прорастали зеленые стебли нарциссов, и Питер вспомнил, что отец, должно быть, уже приступил к своим земледельческим трудам. Матери теперь стало лучше, она сможет помочь отцу. Под мокрыми, с набухшими почками деревьями он опять подумал о Дженис и с неожиданной страстью вдруг понадеялся увидеть ее в машине. Она ждет его, а в руках у нее, быть может, стаканчик горячего кофе. Она каким-то образом почувствовала, что он здесь. Он скользнет в машину, склонится к Дженис, поцелует ее и ощутит вкус кофе на ее губах, и она попросит его подержать стаканчик, пока она включит зажигание. Он проверит, накинуты ли у обоих ремни безопасности. И это привычное действие будет заключать в себе искреннее и полное прощение и искупление греха. Но Питер огляделся, и ему стало ясно, что Дженис рядом нет и в будущем не будет.

Вот так шел апрельским днем по сумрачному старому городу, бурлящему и заполоненному народом, Питер Скаттергуд, и ветер развевал полы его длинного черного пальто и хлопал ими по его ногам, а он шел, находя дорогу, шел мимо мест, так хорошо ему знакомых, и в эти мгновения, быть может впервые, как ему показалось, вновь стал самим собой, он вдруг вспомнил о Тайлере Генри, маленьком мальчике, ничего еще не знавшем о том, какие события завертелись вокруг него, о мальчике, который лишь позднее осознает, что это из-за него, из-за его несчастной, обреченной на гибель матери, из-за ее молодого любовника, из-за его могущественного отца бурлящий миллионный город вдруг приостановил свое движение, разглядывая его фотографии в газетах, удивленно покачивая головой от контраста между невинностью ребенка и злобой, охватившей тех, кто произвел его на свет. И пока Питер вспоминал его, выходя из-под тени моста Бенджамина Франклина, сворачивая на бульвар Независимости, один из телевизионных каналов дал кадр Тайлера Генри, заснятого в церкви Западной Филадельфии на воскресной утренней службе, Тайлера, поющего в хоре; и на миг весь город опять увидел чернокожего мальчика в тщательно отглаженном воротничке, аккуратном галстуке и алой пелеринке хориста, увидел маленький, безукоризненно изящный ротик, артикулирующий слова гимна, поющий чисто и звонко, мальчика с глазами, устремленными вверх с надеждой и доверием, которые ведомы лишь юным сердцам.