Сергей Пономаренко: Лысая гора, или Я буду любить тебя вечно

Вторая жизнь началась вместе с болезнью и неожиданной смертью Ольги, а затем и Марты. Их похоронили одну за другой, и казалось, что это были одни похороны. Дальнейшие события, будто в калейдоскопе, закрутили меня, подхватили, как бурный поток листочек, и понесли в ужасающую действительность, вовсе не считаясь с моими желаниями.

Самоубийство тети Маши, снова похороны, странная болезнь дяди и наконец следствие. Следователь, господин Брюквин, являлся мне даже во сне. Обрюзгший, с серыми глазками-ледышками за очками в тонкой золоченой оправе, в потертом синем сюртуке, вечно несвежей рубашке, с несвежим же дыханием, он безжалостно растоптал своими грубыми башмаками мою жизнь, мою честь, покрыв позором мое имя. Это он объявил меня вероломной отравительницей своих родных, своих благодетелей.

Я отравительница?! Я вероломно убила-отравила своих кузин, Марту и Олю?! Я инсценировала самоубийство тети Маши?! Я отравила своего родного дядю Людвига, который заменил мне отца?!

Я не убийца! Это Брюквин убийца, тройной убийца! Он перед судом довел до самоубийства мою мать, отчаявшуюся из-за павшего на нее позора и всеобщего презрения. Это из-за него Миша покончил жизнь самоубийством. Гореть вам, господин Брюквин, в геенне огненной тысячи лет! Взываю об отмщении! И да исполнится то, что сказано в Писании в отношении таких, как он: „Пусть забудет его утроба матери; пусть лакомится им червь, пусть не остается о нем память“ [2] Иов, 24: 20. .

А я понесу крест на собственную Голгофу безропотно, безвинно и искуплю своей мученической смертью Мишины грехи».

И вновь ей на ум пришли строчки четверостишия, которые недавно прочитала жандарму, только сейчас она изменила вторую строку:

«Круглый деревянный павильон с панорамой „Голгофа“ возле Александровского католического костела, куда я вместе с девочками-гимназистками ходила в сопровождении классной дамы, а потом уже будучи студенткой. Как завороженная, смотрела на сожженный безжалостным солнцем неземной ландшафт Лысой горы – Голгофы, на мизерные фигурки людей, пришедших в основном из любопытства, а может, даже порадоваться при виде чужого горя.

Мизерные по сравнению с титанической масштабностью происходящего события, не понимающие в силу скудости своих умишек, какое историческое событие, действо разворачивается перед их глазами. Смотрела, стараясь постичь сущность казнящих, казнимых и любопытствующих. Небезразличных было мало, совсем как в наше равнодушное время.

Три жалкие человеческие фигурки, распростертые на крестах, казалось, ничем не отличались друг от друга. Искупительная жертва за все человечество одного из них – Сына Божьего… Я не могу принести искупительную жертву во имя всего человечества, как Иисус, но во имя одного, которого уже нет, смогу. Во имя твоего спасения, Миша! Смилостивься над ним и надо мной, Господи!»

Аника стала на колени, прямо на каменный пол, и начала молиться о спасении души. На коленях стоять было больно, холодно, и вскоре ее стала бить мелкая дрожь. Тогда она забралась с ногами на соломенный тюфяк, закуталась поплотнее в арестантский халат и прикрыла глаза. Нет ничего хуже ожидания, но что может быть хуже ожидания смерти? Ей не верилось, что завтра ее уже не будет. Встанет солнце, освещая сонный город, улицы которого постепенно будут заполняться людьми. Первыми выйдут на улицу дворники, молочники и булочники, затем потянутся мастеровые; по бесконечной Александровской улице задребезжит трамвай, первый раз выходя на маршрут, соединяющий Печерск и Подол; начнут открываться лавки, магазины, распахнут свои двери училища и гимназии, а будущие выпускницы 1913 года Женского университета Святой Ольги вместо подготовки к выпускным экзаменам разбредутся кто куда: в библиотеку, к модисткам – добавить последние штрихи к бальному наряду – или в кондитерскую, посудачить о делах насущных. Возможно, темой их разговоров будет и она, бывшая студентка, их подружка, а теперь смертница, отравительница, заклейменная позором из-за гибели своих родных. Неужели ее жизнь сегодня оборвется?

Неожиданно она вспомнила прошлогодние рождественские гадания, которые она со своими кузинами устроила поздней ночью. Тогда, уединившись втроем в темной комнате, где перед большим зеркалом горела единственная свеча, они стали гадать. Первой гадала тихая, вечно печальная Ольга, мистик по натуре, увлекающаяся спиритическими сеансами, ночами пишущая никому не понятные стихи. «Суженый-ряженый…» – прошептала она слова заговора. У нее ничего не вышло, а затем по очереди гадали кузины, но также безуспешно. Они ничего не увидели в зеркале, и вечно смешливая Марта уже стала на этот счет острословить, когда Ольга вдруг побледнела и встревожено спросила: