Галина Романова - Черт из тихого омута

Кирилл влез в ванну и долго стоял под контрастным душем. То покрываясь гусиной кожей, то поеживаясь под обжигающе горячими струями воды. Потом растерся полотенцем и битых полчаса упражнялся с гантелями. Было тяжеловато. Дыхание сбивалось, лоб покрывался испариной, сердце бешено колотилось о грудную клетку. Но изменять своим привычкам он не собирался. В хорошей форме он должен быть по-любому. Кто знает, как что повернется и где ему сможет пригодиться его профессиональная выучка?

Гантели с тяжелым металлическим грохотом укатились под кресло, и Кирилл, с протяжным стоном отдуваясь, пошел на кухню. Не без брезгливости сгреб со стола угощение, оставленное его случайной гостьей, и без сожаления отправил все в мусорное ведро. Снова вскипятил чайник и, оседлав табуретку, уселся у окна. Приятный терпкий аромат «Липтона» щекотал ноздри, настраивая почти на благодушный лад. Почти, потому что благодушие испарится сразу же, стоит ему взять след. Он это знал, как знал и то, что на след выйдет непременно. Не существовало в этом мире преступлений, которые не были бы раскрыты, если ими занимались основательно. Что он, собственно, и собирался сделать. Нужно будет вернуться в тот дом, где проживал почивший ныне Азик, и навестить того или ту любопытную, что следил за ним из-за кухонной шторки. Что кто-то следил — это бесспорно. Нужно будет выяснить — почему. Но это потом. А для начала — снова пройтись по тем же самым барам и ресторанам, где Кирилл уже побывал до этого, выясняя адрес, познакомиться поближе с кругом особо близких знакомых Азика и, главное, обиженных им. Непременно что-нибудь да всплывет. Пусть и тяжело ловить рыбу в мутной воде, но редко когда — безрезультативно. К тому же работать ему сейчас — одно удовольствие. Перво-наперво, потому что на себя. Потом, опять же сроки не поджимают. И если уж до конца быть откровенным перед самим собой — любопытно. До сосущей боли в желудке любопытно — кто этот умелец, сумевший усыпить бдительность хитрозамешанного Азика?..

Кирилл пробыл в квартире еще с полчаса. Кое-как прибрался, по большей части просто распихивая вещи по шкафам. Оделся и, не отягощая себя придирчивым разглядыванием своей персоны в зеркале, вышел из дома.

Все сроки отъезда, оговариваемые ее родителями, были безжалостно сметены бюрократической машиной. И вместо отпущенных им на сборы двух месяцев пришлось укладываться в двое суток. Тут уж было не до сватовства и не до замужества. Родители метались, разрываясь в попытках быстрее собраться, ничего не забыть, да еще и обставить быт остающейся в одиночестве дочери с большим комфортом. Все разговоры о возможном претенденте на ее руку и сердце были благополучно преданы забвению.

Соня с трудом помнила, что делала в эти два дня. Что-то стирала, гладила, впихивала затем вещи в родительские чемоданы. Старалась ободряюще улыбаться и ничем не выдать того панического состояния, которое прочно поселилось в ней с того самого вечера, как она вернулась от Гены.

Мало ей было того потрясения, что уготовила ей судьба, так еще родные и любящие мама с папой решили ее покинуть в тот самый момент, когда она больше всего в них нуждалась.

— Мы будем созваниваться, — пообещала мама, с трудом сдерживая слезы, поглаживая подрагивающей рукой дочь по щеке. — Каждый день, благо что современные средства связи это позволяют…

Они исправно звонили. Один раз утром и один раз вечером. Но этого было мало, мало, мало! Этого было абсолютно недостаточно, чтобы Соня находила в их звонках какое-то утешение. Первые дни после их отъезда она еще пыталась держать себя в руках. Исправно ходила на работу. Аккуратно вела хозяйство, которое теперь полностью было на ней. Читала перед сном, как всегда делала это раньше. Но через неделю она поняла, что все — с нее хватит. Она больше не в состоянии лгать самой себе, что ничего не изменилось, что все хорошо и она со всем этим справится.

У нее ровным счетом ничего не выходило. На работе она была чудовищно рассеянна, и Ребрикова уже трижды советовала ей уйти в отпуск. Пироги и омлеты у нее подгорали и не хотели подниматься. А любимые авторы вдруг нагнали на нее такую хандру, что Соня в один из своих одиноких вечеров запустила томиком Пушкина в шкаф. Почему в шкаф? А бог его знает! Может, случайно. А может, потому, что злосчастная коробка, напичканная наркотиками, все еще находилась там, в шкафу. Странное дело, но после отъезда родителей Соня ни разу туда не заглянула. А, собственно, зачем? Она и так знала, что лежит там. Предположительно знала, кому кладь принадлежала до того момента, как попасть к ней. Так зачем же лазить в нее без толку то и дело? Вопросом, зачем Геннадию понадобилось все это держать у нее, Соня не задавалась. Потому что ответ был очевиден. Гена просто выбрал ее квартиру в качестве камеры хранения. Делая ставку скорее всего на то, что папа Сони Перовой обладает солидным весом в обществе, депутатской неприкосновенностью и кристально чистой репутацией, а значит, ни у кого не хватит ума искать наркотики у него дома.