Марина Серова: По секрету всему свету

— Прошу тебя, выслушай, не перебивай!

Голос больной возвысился и неожиданно окреп, чего никак нельзя было предположить по ее виду.

— Я понимаю, как тебе нелегко это слышать. Но мы должны смотреть правде в глаза. Уже три дня идет кровь горлом, и ты лучше меня знаешь, что это значит.

— О, мама!..

Мария закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись. Старуха потянулась к ней, хотела что-то сказать, но вместо этого зашлась кашлем. Судорожно зажала рот какой-то грязной тряпкой… Дочь заметалась над ней, запричитала. Страшная сцена длилась несколько минут, потом приступ прошел.

Когда умирающая заговорила снова, ее голос звучал совсем тихо и глухо. Зато чахоточный румянец поборол трупную бледность щек и стал заметен даже в темноте каморки.

— Теперь ты все видишь сама, девочка моя. Не надо обманывать себя: осталось совсем немного… Я прожила хорошую жизнь, Мари, и ни о чем не жалею. Я была счастлива с твоим отцом — да упокоит господь его душу… Мы родили хороших детей. Скоро я встречусь там… с графом Андреем и Николенькой, твоим братом. Об этом только и молю Всевышнего. Теперь уже скоро, милая Мари…

Синие губы исказило подобие улыбки. Дрожащая рука скользнула по волосам дочери, сбив назад суконный беретик.

— Нет, моя дорогая! Я солгала тебе. Не верь, что твоя мать ни о чем не жалеет. И что она молится только об усопших… Моя последняя и самая горячая молитва — о тебе, доченька! И… о той жизни, которую ты носишь под сердцем. Я давно хотела повиниться перед тобой… Тогда, в восемнадцатом, я сказала тебе… Помнишь? Страшные, злые слова… Ты прости меня, Мари! Пожалуйста, если можешь…

— Мамочка, не надо об этом сейчас! Что вы…

— Нет, надо! Пойми, другого времени у нас не будет. Мне все труднее говорить, а я еще не сказала самого главного. Я кричала тебе тогда, что прокляну, если ты уйдешь с ними. И что твои отец и брат тоже прокляли бы тебя, будь они живы. Но на самом деле, Мари, я так не думала. Никогда! А сейчас — тем более. Ах, что я говорю… «Сейчас»! Что такое это «сейчас», ma chere Мари?! Разве с тех пор, как ты училась в Смольном институте, прошло всего шесть лет? Прошли столетия, эпохи… Мир перевернулся, моя милая, и мы все — только осколки разбитого вдребезги. Не склеишь… Должно быть, мы и в самом деле жили как-то не так, не замечая страданий вокруг нас. Теперь-то, когда я провела в этой дыре много долгих часов в ожидании смерти, у меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом. Быть может, если б я поняла это раньше, и другие тоже, наша жизнь сложилась бы совсем иначе, и не было бы всех этих ужасов…

Графиня помолчала, восстанавливая сбившееся дыхание: столь продолжительные монологи были ей уже не под силу.

— А вот ты поняла это, моя девочка. Тебе хватило смелости войти в эту новую жизнь. Пока еще хаотичную, страшную, но, быть может, не лишенную смысла?.. Не знаю, милая Мари, я уже ничего не знаю! Но я страстно, всеми оставшимися у меня силами желаю тебе счастья, слышишь?! Наклонись ко мне… Твоя мать благословляет тебя, Мария! Тебя и твоего будущего ребенка. Ты любишь этого человека, своего мужа, — это главное… Уверена, что твой покойный отец поступил бы так же. Дай вам бог!

— Спасибо, мама. Дорогая моя… Вы бы отдохнули, не надо больше говорить. Согреть вам чаю? Я вас сейчас покормлю.

— Нет-нет, я не голодна. Я отдохну. Отдохну… Ты не тревожься, доченька. Но я еще не закончила. Осталось одно — последнее… Мари… Видишь там, за печкой, крысиную нору?

— Да, вижу…

Дочь смотрела на старуху с удивлением и ужасом: ей показалось, что больная уже не в себе.

— Пожалуйста, просунь туда руку и сдвинь половицу — она легко сдвигается, если подцепить сбоку. Только сначала топни ногой, а то эти крысы совсем обнаглели.

— Что вы, мамочка, зачем?!

— Сделай как я прошу — сама увидишь.

Послушная дочь протиснулась за буржуйку и проделала все в точности так, как просила ее мать. Когда она вернулась к постели умирающей, в руках у нее была маленькая коробочка из-под леденцов монпансье — давно забытый образ из петербургского детства с Летним садом и кондитерскими на Невском…

— Что это?

— Открой.

Внутри оказалось что-то, завернутое в шелковую материю, в которой Мария с замиранием сердца узнала ткань платья, сшитого к ее первому балу. Боже мой, когда ж это было?.. Дрогнувшей рукой она развернула тряпицу — и не смогла сдержать сдавленный крик. Зажала себе рот рукой и без сил опустилась на кровать: ноги сразу стали ватными…