Александр Трапезников - Оборотень

— А нельзя вернуться назад, в Троино?

— Можно. Только зачем? Поздно уже. Стар я для превращений. Да и не вижу в том особого смысла.

— Ну не стройте из себя такого уж дряхлого старца, — в голосе девушки звучала насмешка. — Вам ведь не больше сорока?

— Прибавьте еще двадцать лет, — пошутил Тероян-Троин. Ему почему-то нравилось с ней разговаривать, хотя вообще-то он уклонялся от пространных бесед, особенно, с женщинами. Ему нравились и ее глаза, их васильковый цвет, лукавая пытливость, и он боялся лишь, чтобы в них снова не заплескалось бессильное отчаяние.

— Значит, вы тоже влезли в чужое имя. Как в брошенную на дороге шкурку змеи.

— Почему… Глория?

— Я не уверена, что меня зовут именно так. Я не могу уловить в этих звуках чего-то близкого, родного.

— Продолжайте, — попросил Тим, поскольку девушка замолчала, глядя в окно. — Что вы чувствуете, когда… когда думаете о детстве? Первые яркие впечатления? Говорите, вы должны это помнить.

— Да… — ответила наконец девушка. — Море… солнце, меня ведут по песку. Кто? Я не могу вспомнить лица. Наверное, родители. Плещутся волны. Смех. Я вижу лишь отдельные фрагменты. Радость, дети. Почему вы спросили о детстве? Почему? — она смотрела прямо в глаза Терояну, а губы ее начинали предательски дрожать. — Почему?

Тим накрыл ее руку ладонью, успокаивая.

— Все, хорошо, — сказал он. — Мы снова здесь, выпейте чая. Сейчас мы соберемся и пойдем по магазинам — это увлекательнейшее занятие, особенно для молодой девушки, — он понял, что именно той темы — детства — нельзя касаться ни в коем случае, и говорил быстро, отвлекая ее внимание, возвращая ее к себе. — Что скажете, то и будем покупать. Вам много чего надо, а я люблю тратить деньги. Для того они и предназначены. Но я не большой знаток в женских одеяниях. Привык к белым, медицинским халатам сестры в них подобны ангелам небесным. Впрочем, так оно и есть. Вы что-нибудь смыслите в медицине?

— А вы знаете, — девушка уже успокоилась. — Мне кажется, я имею к ней какое-то отношение…

— Да? Чудесно. Как-нибудь я вас проэкзаменую. Когда будет время, — и в этот миг Терояна остро кольнула мысль об окровавленном скальпеле в сумочке.

— Наверное, скоро я стану вам в тягость, — чуть грустно произнесла Глория. — Куда вы меня тогда денете? Сдадите в архив, в больницу? Или отвезете на учебную кафедру в качестве экспоната.

— Нет. Я вас зажарю в духовке и съем. Не говорите глупостей. Кстати, как вы познакомились с теми мотоциклистами у харчевни? — Тероян вновь ступил на опасную тропинку над простиравшейся бездной. Но девушка отнеслась к этому неожиданно спокойно.

— Не знаю, — просто ответила она. — Я не помню. Тероян вынул из ящика стола пачку сигарет «ЛМ».

— Если вы курите, то — пожалуйста, — произнес он. — Только такие.

— Замечательно. Мои любимые, — ответила Глория. — Но — благодарю. Я редко когда выкуриваю одну-две сигаретки за день.

— А больше и не надо, — согласился Тероян. — Значит, проживете на один-два десяток лет больше. Тогда — в путь? Даю вам на сборы, по-военному, десять минут.

— Слушаюсь, господин полковник! — весело отозвалась девушка, угадав его настоящее звание.

Ближе всего было покупать вещи на бывшей Выставке Достижений Народного Хозяйства. Сейчас, конечно, не было никаких достижений, ни вообще какого-либо хозяйства, лишь одна большая Зона. Зона эта называлась Москвой, где, правда, еще сохранялись кое-какие крохотные островки свежести и разума. Но в целом эта гниющая Зона источала миазмы безумия, разврата, лени и подлости, где стреляли и насиловали налево и направо, без разбора.

Тим Тероян и Глория Мирт, два человека с чужими именами, шли к бывшей ВДНХ, оставив «Жигули» у дома, шли пешком, поскольку погода сегодня была солнечной, светлой, теплой, и это явление казалось самым удивительным в теперешней Москве. Вроде бы и климат здесь должен бы соответствовать ее нынешнему характеру — быть злым, колючим, убивающим медленной смертью. Шли по улице Цандера, по улице Королева, мимо телецентра, мимо его затаившихся, закрытых наглухо окон.

Они шли и, конечно же, разговаривали о другом, о каких-то незначительных пустяках и не было в их беседе почти никакого смысла, кроме одного: своими пустяковыми вопросами, осторожными замечаниями Тим Тероян прощупывал реакцию девушки, как бы держа руку на ее пульсе — вот он оставался ровным, вот убыстрялся, вот стремительно набирал силу, и тогда он искусно гасил бешеный ритм, возвращая его в спокойное состояние. Это походило на сложную радиоигру двух разведчиков, один из которых посылал в эфир дезинформацию, а второй обрабатывал ее и отделял зерна от плевел. Или выглядело, как состязание в прятки, где скрывшийся в темном доме человек своими перемещениями помогает обнаружить себя противнику.