Андрей Константинов: Дело об обиженных журналистах

— Не люблю мешать, да и тебе не советую, Светик. — Я, если честно, терялся в догадках, чего это Завгородняя меня ужинать потащила — обычно она других кавалеров предпочитала.

Мы болтали о том о сем, но Светлана, все время старалась увести беседу к теме моей «несчастной семейной жизни» и моих реальных и предполагаемых измен Анюте. Я как-то вяло говорил, что сам виноват. Часам к десяти вечера все было съедено и выпито, и мы вышли на свежий воздух. Светку слегка покачивало, и она вцепилась в мой локоть. Мы дошли почти до входа в метро, когда она умоляющим голосом попросила довести ее до агентства:

— Надо носик попудрить — боюсь, до дома не дотяну…

Что ж, носик так носик. Наша парочка довольно скорым шагом добралась до конторы. Минут пять мы жали на кнопку звонка, прежде чем наш дежурный «пинкертон» Григорий впустил нас внутрь.

— Поздновато, вы, братцы, — он окинул нас ехидным взглядом.

Стоило свернуть нам за угол и оказаться вне досягаемости чужих взглядов, как Завгородняя неожиданно крепко обвила меня руками и горячо зашептала в самое ухо, несколько сбиваясь с мысли:

— Вовка, ты такой несчастный последнее время… Я же вижу, как тебе приходится… Я уже давно на тебя смотрю, я тебя специально решила подпоить и… — мою очаровательную коллегу понесло, и она все крепче прижималась ко мне.

Бывает же в жизни этакое. Я, если честно, и не сопротивлялся — да разве устоишь против такого девичьего напора? Одной рукой крепко обнимая Завгороднюю, я второй нашарил ключи от двери нашего отдела. Горячечно целуясь, мы ввалились в комнату. Шуба слетела со Светкиных плеч под ноги, я, путаясь в рукавах, срывал с себя зимнюю куртку. До дивана было совсем недалеко. Светка выгнула руки за спину, в ее платье что-то треснуло. Затем она рванула на мне рубашку — горохом посыпались пуговицы по паркету…

— Это еще что за блядство?! — рявкнуло в дверях. Вспыхнул свет.

Такого женского крика я еще не слышал. Благо он вибрировал в стенах агентства недолго. Светка обмякла в моих руках и сползла на пол. Я, чувствуя, как волосы встают дыбом, а уши прижимаются к черепу, обернулся и сам чуть не завопил.

В дверях стоял… стояло… кожаная куртка плотно обтягивала крепко сбитый торс, массивный золотой «болт» с зеленым камнем на среднем пальце правой руки, изящные очки, столь неподходящие к смутно знакомому лицу на обритой наголо голове. Господи, да это же — Обнорский.

— Андрей? — я оторопело смотрел на неузнаваемого шефа. — Что происходит?

— Это я спрашиваю, что происходит? — Обнорский не намерен был снижать взятого тона. — Устроили из агентства… дом свиданий. Вон отсюда оба, немедленно!

Я помог Завгородней, уже пришедшей в себя, но все еще смотревшей на шефа с оттенком безумия во взгляде, подняться на ноги. Светка спряталась за мной и завозилась, приводя в порядок разруху в своем костюме.

Мы оделись и понуро поплелись к дверям.

— Соболин! — окликнул меня шеф. — Постой. Не хватало только, чтобы вы вместе куда-нибудь завалились… А вы, Светлана Аристарховна, — вон из конторы! Завтра на работу к десяти, нет, к девяти утра. А сейчас — вон!

Съежившаяся Светка пулей выскочила за дверь.

— А ты!.. — Шеф смотрел на меня с нескрываемым презрением (при всей неприятности ситуации я не мог удержаться от ухмылки, так потешно он выглядел с обритой головой). — Ладно завтра поговорим, донжуан хренов.

В ту ночь я остался в конторе. Несмотря на все пережитое, спалось сладко: крепко и без сновидений.

В 8.25 стальная дверь нашего кабинета отворилась — уборщица Лида начала свою ежеутреннюю работу по приведению имиджа нашего агентства в достойный вид.

А в 9.15 (необычно рано для себя) директор «Золотой пули» г-н Обнорский пригласил начальника репортерского отдела г-на Соболина к себе в кабинет и имел с ним беседу воспитательного характера. За ночь на обритой наголо голове шефа волос не прибавилось. Беседа наша носила характер монолога: говорил исключительно Обнорский, я понуро молчал, кивал, сопел и активно изображал полнейшее раскаяние в собственном свинстве.

— В общем так, — подвел итог шеф, — пора вам с Анной заканчивать эту «санту-барбару» — вам с Повзло не хватало еще только дуэль на «золотых перьях» учинить. Не наладите семейную жизнь обратно — выгоню всех троих. Плакать буду, а выгоню. Понял?

— Понял…

— Тогда пошел вон.

«Длинное ухо» в конторе донесло потом, что подобные беседы имели место и с моей благоверной, и с Повзло.