Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

Спали по очереди. К концу недели, правда, ждали некоторой разрядки: очередное этапирование, когда часть осужденных после приговора суда отбывала к местам отбытия наказаний.

Начальник изолятора вызвал старшего дежурного смены надзирателей, а также местного оперативника. Часть заключенных из третьего блока, где содержались особо опасные и рецидивисты, находилась на прогулке. Акула ждал своей очереди, находился пока в камере. Как выяснилось впоследствии, последний раз его видел надзиратель во время обеда.

Колосова и Халилова проводили в следственный кабинет, находившийся на первом этаже в пристройке, пообещав, что конвой доставит Карпова через пять минут. Они прождали десять минут, пятнадцать. Внезапно в коридоре послышались возбужденные голоса, кто-то пробежал, громыхая сапогами.

Вдруг во дворе тревожно завыла сирена. Они вышли в коридор. Навстречу уже бежал начальник дежурной смены. И по его лицу Колосов понял: дело дрянь.

Тело Акулы-Карпова, аккуратно прикрытое дырявым тюремным бушлатом, лежало в углу на ледяном бетонном полу шестнадцатой камеры третьего блока. Вора-наркомана задушили металлической струной. Она обвилась вокруг его шеи, глубоко врезавшись в кожу под подбородком. Труп успел уже остыть.

— Сколько человек в этой камере? — спросил Колосов растерянного надзирателя.

— Всего шестьдесят, на прогулку выводим тремя партиями и…

— Переводы из других камер в последнее время были?

— Нет, вот уже неделю никого не переводили, тут и так переполнено все, — надзиратель испуганно и зло разглядывал мертвеца. — Сами своего же прикончили. Это ж надо! За что? Он ведь вроде в авторитете тут был. И ведь даже конвой не позвали! Если б вы не приехали, не вызвали его, все бы только на вечерней поверке обнаружилось. Время выиграть хотели, гады, следы заметали. Круговая порука же тут, товарищ майор. Как волки они здесь.

— Михайлова это работа, Крестный. Не впрямую, но… — шепнул Халилов, когда они остались вдвоем в коридоре. — Бриллиант Гоша сейчас в Можайском СИЗО сидит, банда его в Волоколамске — их специально по разным точкам разбросали, но… Голову даю на отсечение — это он Акуле не простил наезда в поезде. Моего «Лжедмитрия» ему не простил, потому что был уверен, что в поезде стволом ему угрожал и матом крыл Акула. Что Акула здесь сидел, до него слушок дошел, ну Бриллиант и… Ч-черт! Тюрьма как озеро, Крестный. Бросишь камень — круги далеко разойдутся, очень далеко. Среди этих шестидесяти, что сидели в камере, есть один, а вернее, двое-трое, которым Акулу просто-напросто заказали из Можайска. Телеграф тут местный камерный, как часы, зараза, работает. И вот что, Крестный, скажи этому лопуху-надзирателю, местной охранке всей скажи: искать убийц надо в первую очередь среди этапников. Сегодня среда, этапирование в четверг, то есть завтра. Если не будет достаточных улик, а их за такой короткий срок никто суду и не представит, все этапники — они же теперь за судом числятся — из этой камеры должны будут отправиться на зону.

А там концы ищи-свищи.

Колосов навел справки у начальника изолятора. Оказывается, этапированию из шестнадцатой камеры подлежало почти две трети заключенных — сорок семь человек.

Изолятор гудел как растревоженный улей. Весть об убийстве неизвестно каким способом — видно, и вправду беспроволочный катушечный камерный телеграф работал безотказно — распространилась по всему блоку с молниеносной быстротой.

— Теперь хлебать нам не расхлебать, Никит, — мрачно пророчествовал Халилов, созерцая из зарешеченного окна монастырские ворота, где среди колючей проволоки еще сохранились остатки лепного императорского вензеля с буквой Е — Елизавета. — А ты говорил, действуем строго в рамках ОРД! Какой тут тебе закон? Тут стихия, болото вонючее.

Тюрьма-баланда, и-эх, насмотрелся и я в свое время. Взять бы автомат, да и… Застряли теперь мы тут, считай, на все выходные. Или я стал старый, невезучий, или — ты, Никит, а?

Что-то мы с тобой, когда в связке в одной, все опаздываем.

Ехали свидетеля по делу долбить, а свидетеля под самым нашим носом, как крысу, придушили. Ошибки в привычку начинают входить, а это… — Ренат помолчал, а потом закончил глухо:

— Ежели и вправду Бриллиант с Акулой посчитался, в чем я лично не сомневаюсь, считай, на моей совести этот несчастный доходяга, Никит. Я виноват. И точка. Вот чего я не учел совсем: Михайлов — калач тертый и мстительный. И никому просто так на себя голос повышать не позволит, а тем более пугать, на пушку брать. Аккуратненько по всем своим должкам платит. И делает это всегда чужими руками. Хоть с местью и не особенно торопится.