Катрин Арлей: Марионетка

Что же останется после нее? Ее душа. Да, можно считать так; недалекий ум, зараженный честолюбием, который заманил её в эту бездну.

Хильда подумала, что круг замкнулся, но все её существо взывало к жизни.

Она сбросила туфли и без сил рухнула на кровать. А что ей оставалось делать? Только лежать под влажной простыней, закрыть глаза и постараться забыться тяжелым сном.

Хильда машинально сняла чулки. Мягкий, тонкий шелк скользнул по красивым ногам. Она посмотрела на свои красивые ухоженные ногти. Как-то они будут выглядеть после двадцати лет тюрьмы?

Ей уже никогда не придется надеть таких прекрасных, прозрачных чулок. Хильда, словно лаская, провела по ним рукой. Ее единственная роскошь, последнее звено между ней и жизнью, жизнью и…

Тут она рывком попробовала их на прочность. Упругая нейлоновая ткань растянулась, но не порвалась. Это ей было хорошо известно, но Хильда снова проверила прочность длинной, упругой веревки, которая могла выдержать любой груз.

Палач и веревка — образ из потустороннего мира.

Чтобы сделать все как следует, не нужно слишком заострять свое внимание. Нельзя давать волю жадному инстинкту самосохранения. Просто надо предоставить рукам возможность крепко связать чулки вместе. В этом нет ничего страшного, только соединить два конца, да так, чтобы они не развязались, когда придет их черед. Сделать морской узел совсем несложно. Когда-то у Хильды была лодка, и она знала, как вязать узлы, пользоваться компасом и секстаном. Все это ей уже не понадобится. Вот только узел морской узел. Она уже закончила… готово!

Странно было сознавать цель своих манипуляций и заниматься ими без лишних церемоний. В конце концов, это не представление на публику, а вполне обычная среди заключенных процедура.

Все будет хорошо. Не будет ни грязи, ни стыда, ни скандала. Ничего, кроме забвения…

Антон Корф будет доволен. Никто не станет её оплакивать, даже маленькая собачка не завоет от смертельной тоски.

Конечно, все это глупая сентиментальность, но Хильда была немкой, а у её соотечественников старые романы, военные марши и эдельвейсы всегда вызывали слезы. К тому же это была последняя слабость, и нельзя упрекать её в том, что она разрыдалась в таком безвыходном положении. Осталось только справиться с глубоко укоренившимся инстинктом, заставлявшим отчаянно цепляться за жизнь.

Она ощупала руками свое теплое, живое тело, которое столько лет сопротивлялось разрушительному действию времени. Ее глаза, привычные к ужасам войны, больше никогда не увидят моря с песчаными полосами бесконечных пляжей и деревьями на берегу. Она злилась на себя за непрошенные слезы, и уже готова была все бросить. Но надо устоять, плыть против течения, победить жизнь и ненавистную плоть. Никакой отсрочки. Уже завтра мучители будут рвать её на части своими вопросами, требовать признания… Лучше уйти раньше, без зевак и свидетелей.

Она выпрямилась, бросила взгляд на дверь с глазком и убедилась, что никто не собирается войти. Все тихо. Время ужина давно прошло, а ночь, по мнению тюремных надзирателей, создана исключительно для сна.

Хильда смахнула тыльной стороной ладони слезы, взяла веревку, стала одной ногой на крошечный тазик для умывания и потянулась вверх. Изо всех сил она старалась удержать равновесие на маленькой эмалированной посудине. Одно неверное движение — и шум может привлечь внимание надзирательницы, которая сразу все поймет и отберет её единственное средство к спасению. Нужно быть точной и осторожной.

Вскоре конец импровизированной веревки надежно зацепился за прут решетки. Осталось только сделать скользящую петлю, а это уже совсем просто. Хильда надела петлю на шею, подняла попавшие под неё волосы и дала им свободно упасть на плечи.

Осталось только соскользнуть ногами с тазика. Какое-то время она будет раскачиваться. Во что бы то ни стало нужно удержаться от попытки дотянуться до решетки. Просто выждать. Много времени это не займет. Инстинкт самосохранения все ещё будет заставлять бороться за жизнь, но она уже не сможет себе помочь, а крик сразу оборвется.

На мгновение Хильда заколебалась, и это стало её последним мгновением. На долю секунды смерть отступила, оставив ей время взвесить слабые шансы. Трагедия заключалась в её одиночестве, Хильде не о ком было подумать, не с кем прощаться.

Одна нога медленно скользнула в пустоту, вторая ещё стояла на тазике, и край его больно резал ступню. Хильда качнулась, петля затянулась сильнее. Она как ныряльщик закрыла глаза и полетела в бездну, лишь с губ слетело неизбежное: