Катрин Арлей: Марионетка

— Как вы должны боготворить деньги, если вам в голову мог прийти такой план!

— Жизнь коротка, дорогая, потом остается только забвение, разложение и гниль. Нужно наслаждаться, пока она есть.

— Но не за чужой счет.

— А вам никогда не приходило в голову, что за чудовищное преступление — войны? Тысячи людей убиты, искалечены и брошены в тюрьму. И ради чего, я вас спрашиваю?

— Это не одно и то же.

— Конечно, нет. Уязвленное достоинство, свободу и чувство долга нельзя уничтожить за день. Продолжайте верить в справедливость — и умрете с чувством удовлетворенности, поскольку вы невинны.

— Поймите, я так молода… я не хочу умирать.

— А вы думаете, я хочу?

— Я умоляю вас! Я готова на все, только спасите меня!

— Успокойтесь, дорогая. Не надо впадать в слезливую сентиментальность.

— А тогда зачем вы пришли? Вы садист?

— Вовсе нет. Просто надо соблюсти условности, только и всего. Ведь в будущем наши встречи будут только при свидетелях. Если я не расскажу о нескольких деталях, представляющих для вас особый интерес, больше мне для этого случая не представится.

— Мне это не интересно.

— Ну, что вы! Эта апатия не может длиться вечно, и вы немного соберетесь с духом. В моих интересах поддерживать вашу веру в то, что для спасения нужно держаться правды, которая настолько нелепа, что непременно вызовет новые вопросы. А раз уж вы настолько глупы, что решили положиться на нее, вам придется придерживаться своей версии.

— Возможно, со Стерлингом Кейном я вела себя глупо, но мой адвокат сможет загнать вас в угол.

— Неужели не понятно, что у меня есть несколько железных свидетелей, которые обошлись мне в кругленькую сумму? Один из них подтвердит, что с 1946 года вы проживали в меблированных комнатах в Канне с некоей мадам Редо. Эта женщина, чью старость мне пришлось обеспечить, никогда не предаст меня. Вам будет очень трудно доказать появление моего объявления в гамбургской газете, поскольку я там не был уже много лет.

— Но издатели, на которых я работала…

— Они знакомы с фроляйн Майснер, а не с мисс Корф.

— Я не слишком изменилась.

— Несомненно. Но чтобы проверить ваши слова, нужно серьезно усомниться в моей версии, которая подтверждается множеством фактов и показаний свидетелей. А где вам найти такого человека? Не стоит забывать: у вас нет разумных объяснений перевозки трупа, но это просто сущая ерунда в сравнении со следами яда, обнаруженными в одной из ваших сумочек. В глазах общества вы — корыстная, изворотливая, бессердечная убийца. Изображая себя жертвой, вам не добиться доверия, зато не избежать роковых последствий.

— Зачем вы все это мне говорите?

— А что ещё нам обсуждать, кроме вашего недолгого будущего?

— Вы убеждены, что меня приговорят к смерти.

— Меня трудно заподозрить в излишнем оптимизме.

— Но если меня не отправят на электрический стул, что будет с вами? Я могу получить пожизненное, а после суда ещё и подать апелляцию. Интересно, что вы тогда будете делать?

— Ну, всему свое время, дорогая. Но позвольте вас заверить, я предвидел и эту возможность.

По его лицу скользнула ироническая улыбка. Хильда вздрогнула и промолчала; к горлу подступила тошнота. Тягостное молчание повисло в воздухе, и Хильда просто физически стала ощущать его тяжесть. Антон Корф, напротив, насладился им вволю и стал прощаться.

— Завтра мы предстанем перед судьей и, боюсь, больше никогда не встретимся наедине. Позвольте мне дать совершенно беспристрастный совет победителя побежденному. Не стоит придавать всему этому слишком большое значение. Главное — вы хоть недолго, но пожили в свое удовольствие. Думайте только об этом, больше вам вспоминать в своей жизни нечего.

— Мне ещё никогда не приходилось встречать такого мерзавца, как вы.

— Меня это не удивляет. В вас говорит посредственность.

— Желаю вам, слышите, столько зла, сколько вы причинили мне.

— Это вполне нормально, но имеет не больше значения, чем новогодние пожелания.

— Убирайтесь! Я стыжусь, что когда-то вы мне нравились, с тяжелым вздохом она откинулась на спинку стула.

— Прощайте, Хильда.

Корф бросил на неё последний взгляд и постучал в дверь, вызывая надзирателя.

Хильду увели обратно в камеру.

Больше она не читала газет. В совершенно искаженном на потребу обывателю виде её собственная история её пугала и заставляла усомниться в своей вменяемости. Сидя на кровати и прислушиваясь к гулким ударам сердца, она пыталась представить враждебные лица, которые завтра будут её разглядывать. На неё обрушится град каверзных вопросов, готовя ужасную ловушку, от которой не убережет даже адвокат: ведь она здесь совершенно чужая, да и Антон Корф его заранее проинструктирует. Ее имя было покрыто позором, завтра ей предстоит в одиночку сражаться против всех. Но для чего? Зачем снова ворошить эту грязь?