Морье Дю - Козел отпущения

-- Какие у тебя для этого основания? -- спросил я.

-- Основания? -- Поль уперся глазами в дно рва. -- Ты сам прекрасно знаешь, что мы никогда не ладили. Тебе всегда доставались пряники, мне -тумаки. Я привык к этому, так было всю жизнь. Ты попросил меня управлять фабрикой, потому что никто другой не хотел браться за это после того, как убили Мориса, а сам ты был слишком ленив. Я согласился -- ради семьи, не ради тебя. Но до последнего времени я хотя бы уважал тебя за деловое чутье -- больше-то не за что. А сейчас я и этого не могу.

Голос Поля, ожесточенный, негодующий, звучал так, словно он утратил веру не только в свое дело, но в самого себя, словно то, чему он столько лет отдавал все свои силы, потеряло значение, оказалось ненужным. Дурацкий контракт, пущенный в ход чужаком в результате пятиминутного разговора по телефону, выглядел сознательным издевательством над ним самим, ведь договор этот сводил на нет все то, что Поль с таким терпением пытался построить.

-- Предположим, -- медленно сказал я, -- что в будущем я буду полагаться на твое деловое чутье, а не ты на мое...

-- Что ты имеешь в виду?

Его глаза, страдальческие, подозрительные, напомнили мне о тех снимках в альбоме, где он всегда стоял с краю группы, потому что центральная фигура претендовала на всеобщее внимание, и Поль, неуверенный в себе, не вписывался в картину, был неуместен.

-- Ты сказал в гостиной, что если бы поехал тогда в Париж, и то добился бы лучших результатов. Ты прав, ты бы их добился. Предположим, что в будущем ты возьмешь на себя эту часть дела -- будешь разъезжать, получать заказы, поедешь в Париж, в Лондон, любой город, куда пожелаешь, будешь заключать новые контакты, встречаться с людьми, объедешь, если захочешь, весь мир, -а я останусь здесь.

Он выпрямился и посмотрел на меня, пораженный, не веря своим ушам.

-- Ты серьезно? -- спросил он.

-- Да, -- ответил я. И, так как на лице его все еще было сомнение, добавил: -- Неужели тебе не хочется поездить по свету? Не хочется уехать отсюда?

-- Не хочется уехать? -- спросил Поль с безрадостным смехом. -Естественно, я хочу уехать отсюда. Всегда хотел. Но для этого никогда не было ни денег, ни удобного случая. И ты никогда не предоставлял мне такой возможности.

-- Но теперь я могу ее тебе предоставить.

Неловкость, исчезнувшая было ненадолго, снова охватила нас. Поль посмотрел в сторону.

-- Решил изобразить из себя благодетеля потому, что получил наследство? -- спросил он.

-- Я не думал об этом в таком плане, -- сказал я, -- просто мне вдруг пришло в голову, что тебе нелегко живется. Я сожалею об этом.

-- Не слишком ли поздно для сожалений после всех этих лет?

-- Возможно. Не знаю. Ты так мне и не ответил.

-- Ты хочешь сказать, -- спросил он, -- что даешь мне свободу действий? Что я могу разъезжать по Европе, даже по Америке, посещать фабрики, такие же небольшие, как наша, чтобы посмотреть, как при таких же условиях они умудряются удержаться на рынке благодаря более современной технологии, и, когда я вернусь месяцев шесть спустя, использовать их опыт здесь, в Сен-Жиле?

В голосе его, ожесточенном, негодующем еще минуту назад, вдруг зазвучал живой интерес, и я, и не думавший обо всем этом, лишь глубоко огорченный своим вторжением в его жизнь, понял, что, сам того не зная, случайно напал на мысль, которая придаст ей новый смысл. Из младшего брата, которого вечно дурачат, нагружают сверх меры работой, никогда не благодарят -- а именно таким он себя представлял, -- он превратится в самостоятельного человека, который будет принимать решения, который вольет свежую кровь туда, где все приходит в упадок и умирает, и тем самым сохранит традицию рода, сохранит себя самого.

-- Я полагаю, ты можешь все это сделать, и еще больше, -- сказал я. -Поговори с Рене, послушай, что она скажет. Я не хочу тебя принуждать.

-- С Рене?.. -- Брови его нахмурились, лоб наморщился -- он думал, затем смущенно, даже застенчиво сказал: -- Это может быть решением проблемы для нас обоих. Мы были не очень счастливы -- ты знаешь это. Если мне удастся ее отсюда увезти, все может измениться. Рене кажется, что дни ее проходят здесь впустую, ей скучно, она всем недовольна, а если мы будем разъезжать по свету и встречаться с людьми, у нее появятся новые интересы, да и я стану более подходящим для нее компаньоном, а то она смотрит на меня сверху вниз.

Поль стоял, глядя в пространство, и перед его мысленным взором новый образ -- того Поля в хорошо сшитом костюме и ярком галстуке, каким он хотел бы стать, -- приобретал четкий контур и обрастал плотью; странно, но и я не без горечи видел его: вот он играет в бридж на палубе трансатлантического лайнера, вот вместе с Рене пьет мартини в баре. Я видел его глазами, как элегантная, холеная Рене улыбается ему и успех соединяет их, делает добрее друг к другу.