Николай Леонов - Нокаут

– Сборы, соревнования, – бормотал Шурик, – и вообще непонятно.

– Что непонятно? – спросил Сажин.

– Непонятно. Прыгает акробат в цирке. Артист. Почетная профессия. Прыгает акробат на соревнованиях, заметьте, прыгает лучше, чем циркач, но он спортсмен, возможно, чемпион мира и поэтому обязан… Что? Обязан работать. Почему? Непонятно.

– Ты для этого со мной пошел? – Сажин остановился, взял Шурика за борт плаща и посмотрел в курносое, веснушчатое лицо. – Для этого?

– Так мне через два дня на вопросы отвечать. Вы мою маму знаете? Не знаете, Михаил Петрович. А моя мама всегда внушала, что нужно говорить правду. Моя мама со стыда сгорит, если узнает, что ее Шурик врал. Да еще за границей врал.

– Ой, Шурик, – Сажин отпустил его плащ и провел ладонью по лицу, – не вынимай ты из меня душу, а отправляйся в гостиницу. Знаешь дорогу?

Шурик не знал, почему вдруг толкнул Сажина к стене дома и прыгнул за ним. Вынырнувшая из переулка машина не удержалась на вираже и вылетела на тротуар, полоснув колесами по тому месту, где только что стояли боксеры, и, чуть не опрокинувшись, тяжело плюхнулась на проезжую часть. Через секунду от машины остался лишь холодный скрежет тормозов.

– А говорите, у меня плохая реакция, – чуть заикаясь, сказал Шурик.

Сажин не ответил, достал носовой платок, вытер лицо Шурику, а затем себе и снова спросил:

– Знаешь дорогу?

– Найду, – Шурик проводил Сажина взглядом и увидел, как к тренеру подошел его давешний приятель, дядя Карл, взял под руку и пошел рядом. Шурик хотел было догнать и поздороваться, но передумал и побрел обратно.

Лемке сидел в кресле богато и со вкусом обставленной квартиры и разговаривал по телефону.

– Спасибо, вы свободны. – Он повесил трубку, телефон снова зазвонил. – Слушаю.

– Господин Лемке, беспокоит администратор. Как вы и распорядились, мы дали в афишах замену Дорри на русского, билеты все проданы. Поздравляю вас, господин Лемке.

– Спасибо, спокойной ночи, – Лемке положил трубку, щелкнул зажигалкой, посмотрел на пламя и вновь взялся за телефон.

Карл и Сажин раскланялись с хозяйкой маленького кафе и заняли столик в углу.

– Французский коньяк! Шотландское виски! Русскую водку! – Карл не обращал внимания на удивленную хозяйку. – Можете не подавать. – Он подошел к стойке, оглядел блюдо с сандвичами и выстрелил в него пальцем. – Представьте, Матильда, что к вам зашли голодные студенты, которые нашли на улице кошелек. Две яичницы и кофе!

– Кофе по рецепту дядюшки Вольфганга? – лукаво улыбаясь, спросила хозяйка.

Карл бросил на хозяйку пронизывающий взгляд, вздохнул и прижал ладони к груди.

– Прекрати, озорник! – хозяйка вильнула юбкой и скрылась в кухне.

– Ты опасный парень, Карл, – Сажин отодвинул для товарища стул.

Карл воинственно выдвинул подбородок.

– Знай, презренный гладиатор, что в моем лице криминальная полиция потеряла гениального сыщика. – Он сел и уже серьезно добавил: – Я таки отыскал свидетелей по делу дорогого гауптштурмфюрера. Представляю радость господина прокурора. Обожаю сюрпризы!

Из кухни донесся грохот, и в зал вошла хозяйка.

– Эти горшки прыгают сами! – Она поставила на стол сковородки с шипящей яичницей и две глиняные кружки.

Карл взял кружку и сделал маленький глоток.

– Ну? – хозяйка грозно нахмурилась.

Карл покосился на Сажина и прошептал:

– Он выдержит, Матильда, я за него ручаюсь.

Хозяйка фыркнула и убежала, а Карл повернулся к Сажину.

– Говорят, в Америке есть собаки, натасканные специально на негров, а я безукоризненно натаскан на фашистов. Узнаю по запаху. Не улыбайся! Я сегодня вновь убедился. Элегантные костюмы, улыбки, бархатные интонации, – Карл сделал небрежный жест. – Я их кожей чувствую. Еще они не знают, куда девать руки, все перекладывают с места на место. И приемчик у меня один имеется, – он посмотрел на часы и обнажил на запястье черные цифры. – Глаза, Миша! Фашиста окончательно выдают глаза! Ты видел клеймо, и хоть бы что. Подумаешь, редкость, и у тебя имеется. А обыкновенный человек внимания не обратит. Фашист же, – Карл зацепил вилкой кусок ветчины и вытаращил на него глаза, – уставится и тут же улыбнется. Мордашка ласковая: мол, ничего не видел, ничего не знаю, не имею никакого отношения. Такая улыбочка – великая вещь, Миша.

Шурик шел по улице и разговаривал сам с собой:

– Перед сном Сажин велел гулять —гуляю. Могу я чуть-чуть заблудиться и погулять подольше? Могу. Предположим, что я заблудился. – Он свернул в первый же переулок и зашагал, не оглядываясь.