Андрей Терехов - В девяти милях от жилища дьявола

Веру замутило, бросило в пот. Хотелось воды, но кран только урчал и цедил мутные капли. Проклятые "Рубайи" могильным камнем лежали на столе и будто дышали, исходили злом.

Вера достала бумажку с номером Жанны и набором букв. Сомертон написал это и кинул в машину Веры. Зачем? Заразить суицидальным вирусом?

Вспомнился забавный танец незнакомца. Странное веселье человека, который пережил свою дочь, который знает — не мог не знать, — что век его недолог, что чужая девушка носит руку его ребенка.

Вера открыла форточку — хотелось свежего воздуха, — но потянуло сыростью, тленом, дышалось тяжело.

А если мужчина не танцевал? Если в ту самую минуту он умирал и начались судороги? Веру охватил потусторонний ужас, она вскочила со стула, стиснула виски. Позови на помощь, и незнакомец бы выжил. Так? Но кто знал?

Вера заметалась по комнате, снова прочитала непонятный текст. Что это? Сообщение? Шифр? Если да, то частота появления букв отличалась от естественной. Вера боролась некоторое время с темным, голодным любопытством внутри себя, но не выдержала — подсчитала число букв и повторений. Напечатала в телефоне случайный текст такого же размера и сравнила частоты в записи и в мобильном: они изрядно отличались.

— Ладно, мамой клянусь, ты что-то хотел сообщить. Что?

Вера посмотрел тупым взглядом на код. "Сомертон" боялся кого-то и применил шифровку. Кого? Какую? Не мудреную, иначе идея сообщения теряла смысл. Вера проверила варианты простого сдвига, когда буквы алфавита перемещались на несколько шагов: А становилась E, B — F и так далее. Вера написала в столбец 26 вариантов для первого слова из кода, но ничего понятного не увидела.

В голову пришло, что "Сомертон" использовал кодовое слово, которое зашил в карман. Она попробовала шифры Плейфера и Виженера. Отбросила Бэкона — он удлинял сообщение в несколько раз, а оно и так выходило куцым. Наконец, метод Хилла, который искренне ненавидела из-за операций с матрицами. Ничего. Использовала ключи "Vera", "Maryanna", "Janna" — с тем же нулевым эффектом.

К трем ночи, обессиленная, Вера рухнула на кровать и задремала. Ей снились "Рубайи": они наплывали друг на друга и переплетались в колючую проволоку, а Вера пробиралась сквозь этот шипастый, раздирающий до крови лес. Среди четверостиший мелькало сообщение "Сомертона". Вера удивилась, до чего оно похоже на них, но буквы оплели правую руку — правую руку Марианны, — и с резью ввинтились в кость.

От этой боли Вера проснулась. Несколько минут прошли в муторном полузабытьи, но дольше она не выдержала: тяжело поднялась и, натыкаясь на косяки, на стулья, побрела за лекарством. По комнате гулял ледяной сквозняк и рвал календарные листья; от холода кожа покрылась цыпками.

Вера выдавила из пачки две таблетки "Нурофена", когда сон окончательно сошел и обожгло понимание: болела иная рука. Та, которую оторвало, как отрывают кусочек от булки. Та, что осталась в госпитале, в пепле или еще черти где.

Вера медленно-медленно вдохнула носом и убрала таблетки. Закрыла окно, за которым светилась во мраке бледная, точно утопленница, высотка на берегу. Подъезды ее уступами спускались к волноотбойной стене, отчего чудилось, будто угловатое бетонное тело сползает в воду.

Вере нестерпимо хотелось человеческих голосов. Она коченелыми, непослушными пальцами стала включать радио по всей квартире. Музыка? Ведущие? Новости? Нет, шипение и треск. Боль из призрачной конечности накатывала волнами и эхом пульсировала в затылке. Веру, несмотря на холод, бросило в пот. Она стиснула зубы от особенно мучительного приступа да так и застыла — посреди квартиры, замурованная в стене белого шума. Невидимые тиски раздавливали и дробили невидимые кости, Вера схватила затянутую в черную кожу руку другой, здоровой, и впилась ногтями — зверски, до онемения, чтобы заглушить призрачную резь. Но нейрональные всплески глохли на пути, и до разума доходили лишь робкие отголоски. Вера не выдержала и заплакала — от боли, страха, от обиды, что Герман не рядом. Не обнимет, не погладит ее по голове — ибо квартира пуста и дом пуст, призрачно, мертвенно-пуст, огромный для Северо-Стрелецка 22-этажный дом с сердцем из никелированной лифтовой шахты.

Вера кругами ходила по комнате и баюкала несуществующую руку. Взгляд то и дело цеплялся за "Рубайи". Что-то неправильное, нездоровое проступало в этом мертвенно-белом прямоугольнике. Казалось, грязноватые участки обложки складываются в черты лица — глаза, нос, рот, — на которое туго, до невозможности вдохнуть, натянули простыню.