Александра Маринина: Все не так

– Почему? – заинтересовался я. – Ее что, дома не было?

– Была, была. Только если она причастна, то чашку давно бы вымыла, а мусор из ведра выбросила. Не дура же она клиническая, чтобы следователя с обыском ждать. Бабку, пожалуй, я бы тоже исключил, это совсем надо мозгов не иметь, чтобы травить человека собственным лекарством. Сам же первым под подозрение попадешь. И потом, родной сын все-таки. Но все равно остается много народу: брат с женой, сестра с дочерью, да еще родственница эта, у которой маленький мальчик. Вот морока-то следователю! Не позавидуешь. Так как, Паша, скажешь мне что-нибудь интересное?

Я пожал плечами. Сказать мне было нечего. Я был уверен, что если кто-то и хотел убить Володю, то это могла быть только Лена. Он так и не бросил свою неказистую жену, не женился на Лене, хотя, наверное, обещал. И она его возненавидела. Никаких иных соображений в моей голове не появилось.

– А зачем я следователю нужен? Меня ведь там не было, я к Володе не приходил.

– Вот именно поэтому и нужен. Ты и Дана совершенно точно не причастны. Но Дана – член семьи и вообще еще маленькая, мало чего понимает, а ты – человек со стороны. Ты мог видеть много интересного, такого, о чем сами Руденко не расскажут. Так что ты с завтрашнего дня для следователя наиглавнейший свидетель, знающий ситуацию изнутри и при этом ни в чем не заинтересованный.

Так и получилось, что я почти каждый день, как на работу, стал приходить в кабинет Галины Сергеевны Парфенюк. Мы вели долгие разговоры, но толку от них никакого не было. Она записывала, что-то рисовала, что-то обдумывала, придумывала вопросы, на которые я добросовестно отвечал, но, судя по всему, не продвинулась ни на шаг.

Прошло два месяца. Следователь давно перестала меня вызывать, и дело, как мне казалось, полностью заглохло. Я продолжал заниматься с Даной и чувствовал, что в клане Руденко что-то происходит. В квартире висело нечто тяжелое, давящее, мешающее дышать. Все сидели по своим комнатам, никто лишний раз по коридору не пройдет. Оказываясь в столовой, они быстро ели и разбегались по своим углам – никаких долгих совместных посиделок с чашечкой чаю, как бывало прежде. И мне даже показалось, что каждый из них старался прийти поесть тогда, когда в столовой никого больше не было.

Но однажды мне позвонила Муза Станиславовна.

– Павел, вы сейчас у Даны?

– Да.

– Вы не могли бы потом зайти ко мне?

– Конечно, зайду.

Когда Муза открыла мне дверь, я поразился: как же она постарела! Я не видел ее со дня похорон, и за эти два месяца она превратилась в маленькую щуплую старушку.

– Я вас надолго не задержу, – произнесла она сдержанно. – Я разбирала Володины бумаги и нашла вот это.

Она протянула мне плотный конверт.

– Это вам.

– Что это?

– Здесь написано ваше имя. Это вам, – повторила она, отведя глаза.

– Но вы знаете, что это? – настойчиво спросил я.

– Возьмите, Павел.

Муза чуть не силком всунула конверт мне в руку и отвернулась. Я не стал больше ни о чем спрашивать и ушел. Спустился вниз, сел в машину, включил свет и вскрыл конверт, в котором оказались распечатанные на принтере страницы.

«Павел…

Даже не знаю, как начать. «Дорогой Павел»? Сентиментально. «Уважаемый Павел»? Слишком официально. Просто «Паша»? Отдает панибратством.

Начну с главного: Муза все знает. Она знает, что я думаю, что чувствую и что собираюсь сделать. Она знает о том, что я пишу это письмо, и она обязательно его прочтет, когда я его закончу. У меня нет секретов от жены. Я попрошу ее отдать тебе это через два месяца после моей смерти.

Никто меня не убивал. Это самоубийство. Не спонтанное, не под влиянием момента, а продуманное и давно запланированное. Помнишь день, когда ты пришел ко мне и заявил, что я – любовник Леночки и отец ее ребенка? Мне до сих пор стыдно за этот разговор, я был рассеян и груб, я ничего тебе не объяснил и никак тебя не утешил, но мне, честное слово, было не до этого. В тот день я узнал, что смертельно болен. Симптомов никаких не было, но специальное исследование показало однозначно: я тяжело болен, и как только болезнь войдет в решающую стадию, начнутся тяжелейшие головные боли, затем расстройство памяти, затем расстройство мышления, затем смерть. Можешь себе представить, о чем на самом деле я думал, пока ты пытался устроить со мной битву самцов.

Муза была в командировке, и мне пришлось ждать ее возвращения, чтобы все рассказать. Не сообщать же такие вещи по телефону… Мы тогда долго разговаривали и решение принимали вместе: как только я почувствую, что «началось», я уйду. Я не хочу терпеть мучительную боль и не хочу, чтобы моя любимая жена терпела рядом с собой теряющего разум умирающего мужа. Так будет лучше и правильнее.