Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья

– Ужасно! – У Геды было серьезное, сочувствующее лицо; газовый камин, как настоящий, создавал уют.

– Думаю, я здорово влип.

– Но если ты не виноват…

Я пожал плечами:

– Факты я тебе изложил.

Она задумчиво курила. На ней были широкие черные бархатные брюки, розовая шелковая блузка со свободными рукавами и шарф – одним его концом она играла, а другой прикрывал глубокий вырез.

– Что будем делать? – спросила она деловито.

Я невольно улыбнулся. Вот ведь какой хороший товарищ моя бывшая жена! Итак, что же мы будем делать?

– Не знаю.

– А ты думаешь, Бонди…

Уже отдохнувший, я пытался описать Геде случившееся как можно вразумительней.

– Завтра я этому капитану позвоню.

– Нет.

– Почему?

– Бонди мог быть у нее вчера вечером, но мог и не быть. Ты думаешь, они это не выяснят?

– Не знаю.

– Лучше подожди. А самоубийство исключено?

Я кивнул. Все, что я рассказал Геде, я рассказал как нельзя точнее, но о некоторых подробностях все же умолчал. Например, о том, что на черенке ножа были вырезаны наши с Зузаной инициалы.

– Может, это сделал какой-нибудь сумасшедший?

– Как это? – спросил я недоверчиво.

– Ну, какой-нибудь отвергнутый поклонник.

– Глупости. Единственным отвергнутым поклонником там был я.

– Да, вы ведь, кажется, решили расстаться?

Она спрашивала, хотя отлично знала, что это так. И что она внесла в это немалый вклад.

– Но я не имела в виду никого из знакомых, – сказала Геда, – наоборот, кого-то совершенно неизвестного. Какого-нибудь увальня из медвежьего угла, который вырезал все ее фото, пялился на нее по телевизору, а жена у него сбежала с цыганом – вот он и помчался в Прагу предложить Черной руку и сердце.

– Ну да, а в сумке вез ей гуся, – перебил я Геду, – но так как Зузанка не хотела и слышать ни о замужестве, ни о гусе, этот увалень схватил нож для бумаги и убил ее… Так ты себе представляешь? – прибавил я иронически.

– Я размышляю, – сказала Геда. – Знаешь, сколько у известных людей безвестных поклонников?

– Не знаю, – отрезал я, – но считаю, что безвестные поклонники не ходят к своим кумирам с тем, чтобы убить их, а потом аккуратно стереть отпечатки пальцев и все такое…

– Во что была Зузана одета? – неожиданно спросила Геда.

– Одета?

– Когда ты ее нашел.

– В черную блузку и джинсы, расшитые сердечками и бабочками.

– А днем, когда заезжала к тебе в Труддом?

– Тогда на ней было платье, – вспомнил я. – Такое длинное, концертное. Для телевидения.

– А что она обычно носила дома?

Я не понимал, куда клонит Геда.

– Послушай, – сказала моя бывшая жена, – вот в чем, к примеру, ты пришел к ней?

Теперь я просто ничего не понимал.

– В обычном костюме. Синем в полоску.

– А сейчас на тебе свитер и старые джинсы, – критически оглядела меня Геда, – и, насколько я тебя знаю, так ты чаще всего и ходишь.

– Ну и что?

Разговор о моем скудном гардеробе и неумении одеваться, как подобает элегантному мужчине, казался мне бессмысленным.

– Почему ты надел тогда синий костюм?

– В смысле выходной?

– Да.

– Но мы же договорились торжественно отметить расставание, – произнес я невесело.

– Ага, – сказала Геда, – так что маловероятно, чтобы Зузана намеревалась составить тебе компанию в том, что на ней было: в джинсах с бабочками.

До меня начинало доходить. Геда с удовольствием убеждала себя, что она в свои тридцать, на мой взгляд, вполне еще юных лет – зрелая, опытная женщина, и одной из многих черт, которые она не переносила в Зузане, было чрезмерное внимание потенциального Золотого Соловья не только к своей внешности, но и к тряпкам. В течение одного концерта Зузанка могла, не колеблясь, хоть четырежды сменить наряд, и благодаря портнихам у нее не было проблемы свободного времени.

Нет, маловероятно, чтобы Зузанка собиралась принимать меня в том, в чем я ее нашел. Так она одевалась, только когда бывала одна. Мне вспомнился достаточно типичный случай. Как-то к ней заявились пионерки откуда-то из-под Праги. Мол, не споет ли она у них на новогоднем вечере. Две испуганные девчушки с альбомами под мышкой. Я говорил с ними в передней, и Зузана крикнула мне:

– Попроси подождать.

Я усадил их на кухне, поставил чайник, а вскоре Зузана позвала нас в комнату. Девчонки глаз от нее не могли оторвать, и Зузане это явно льстило. Великолепное платье (а минуту назад – джинсы и растянутый свитер), на левом виске цветок в распущенных волосах (а минуту назад – хвостик, стянутый резинкой). Она играла, и это доставляло ей наслаждение. Мне это не мешало. Она обожала эффекты. И случайности, которые, впрочем, всегда тщательно готовила. Причем последние приводили ее просто в восторг. Хотя у нее все дни были расписаны (да и как иначе перед Рождеством), она пообещала пионеркам, что приедет к ним и споет. И, естественно, обещание свое выполнила. Подобные обещания Зузанка выполняла всегда. Почему? Наверное, ради сияющих глаз, которые таращили на нее эти тринадцатилетние девчушки. Она говаривала, что у нее романтическая натура, всячески подчеркивала это в газетных интервью, любила, когда ее снимали с плюшевым медвежонком.