Андрей Ветер - Под сводами высокой лжи

– Звучит непривлекательно, – я усмехнулся.

– Многие вещи кажутся отталкивающими, когда смотришь на них изнутри. Возьми любую женщину, пусть даже самую красивую. Она выглядит божественно красивой. Но сунься в её кишки – сколько там залежей, с которыми не справляется её организм, сколько там продуктов брожения, микробов, кровяных шариков и антител в крови, сколько всякого разного… Но тебя интересует женщина не как мешок с этим дерьмом, а женщина как объект красоты и наслаждений. Не так ли?

– Так.

– Всюду есть своя скрытая сторона. Если мы не видим её, это вовсе не означает, что её не существует вообще. Так что тебе следует согласиться с этим или отказаться от работы сразу. Готовым нужно быть с самого начала. Быть готовым ко всему. Ты есть часть огромного механизма, исполнитель воли этого механизма, и ты не имеешь права задумываться над правильностью порученного тебе дела. Разведчик – человек в каком-то смысле страшный, подлый.

– Подлый?

– Да, фактически он пользуется чьей-то беззащитностью, слабостью.

– А где же романтика? – я подался вперёд всем телом, желая удержать ускользавший от меня привлекательный образ секретной службы.

– А где она в других профессиях? Романтика, Юра, это полуправда, обман, тщательно подобранная краска для конкретного плаката. Романтизировать можно и бандитскую жизнь. Был такой Робин Худ – порядочная сволочь, обыкновенный разбойник, а сколько вокруг него наверчено лирики… Романтика – крючок, на который удобно ловить. Разведчик должен быть прагматиком… Что же касается людей, которых приходится использовать, сманивая тем или иным способом на свою сторону, то здесь можно сказать только одно – всех нас кто-то использует. Кто думает, что можно прожить в сторонке от социальных омутов, сильно заблуждается. Зачастую такие люди до конца дней пребывают в уверенности, что они никому и ничему не служили, но в действительности не раз были орудиями в чужих руках. Мало ли приходится выполнять ничего не значащих на взгляд рядового обывателя поручений, которые в действительности очень важны в шпионской игре? Я уж не говорю о политиках, которыми спецслужбы крутят на все лады, направляя их деятельность в нужное русло… Всё это – часть твоей будущей работы.

– Мне начинает казаться, что я наивен, как младенец, – признался я и стиснул кулаки, с досадой почувствовав, что они совершенно ледяные из-за моей нервозности.

– Я же говорил: двадцать два года – эпоха мальчишества. Редко кто в таком возрасте бывает по-настоящему циничен, редко кто умеет мыслить достаточно широко. Людям вообще свойственно пользоваться устоявшимися понятиями, складывать из них, как по шаблону, умозаключения, которые являют собой такие же шаблонные кирпичи. Что касается разведчика, то он обязан мыслить тонко. Разведчик всегда ведёт игру, сложную игру, хитрую игру, а потому – подлую. Хитрость – правая рука подлости. А если тебе нужны положительные стороны дела, то тут есть где проявить и отвагу, и долготерпение, и твёрдость характера. Работа очень кропотливая и напряжённая. Всё время ходишь по лезвию бритвы. Впрочем, в большинстве случаев со стороны всё выглядит невзрачно и буднично.

– По лезвию бритвы…

– По стенам приходится карабкаться редко, чаще – просто втираться в доверие, чтобы добыть информацию. Но это и есть лезвие бритвы. Ты всегда работаешь на территории чужого государства, это требует постоянного напряжения нервов. Некоторые не выдерживают… Знаешь, разведчиков иногда сравнивают с актёрами, мол, они постоянно играют какие-то роли, никогда не бывают собой. Может, в этом и есть доля истины, но актёр время от времени уходит со сцены, он может отдышаться, обдумать сыгранную роль, выслушать замечания режиссёра, сыграть ещё раз, исправив ошибки. У разведчика такой возможности нет, его ошибка чревата провалом целой агентурной сети, она ставит под удар не одну жизнь.

Я откинулся в кресле.

Меня устраивало всё, что я только что услышал. И это же пугало чрезвычайно. Казалось, моё согласие на такую работу превратит меня в патологическую сволочь с обольстительной улыбкой на лице. Но я понимал, что эта улыбка должна была служить не моей личной корысти, а моей стране. Одним словом, меня жгли сомнения. Не знаю, чего во мне было больше в те минуты – желания или протеста. Возможно, в других обстоятельствах я не согласился бы на предложение, но дело в том, что после смерти отца я никак не мог по-настоящему оправиться и жаждал каких-то перемен. Появление Бориса Леонидовича сулило перемены серьёзные.