Шарль Эксбрайя: Ночь Святого Распятия

— Расскажите мне обо всем…

Я объяснил, как вполне сознательно бросился в ловушку и как мало удивился при виде Чарли Арбетнота.

— В тот момент, когда Лажолет собирался выстрелить, вошел Алонсо. Я упал ничком, и пуля угодила в моего друга. Мне удалось снова добраться до револьвера, и я в свою очередь выстрелил. Никто, кроме меня, больше не встал…

— Бедная жена дона Муакила!

— Да. И как подумаю, что, возможно, Рут сейчас пишет мужу, даже не догадываясь, что его больше нет на свете, у меня разрывается сердце…

— Друг мои…

Теперь, когда мы подвели итог всем своим горестям, слов больше не осталось. Я встал.

— Мне пора, Мария.

Девушка стояла прямо передо мной. Я взял ее за руки.

— Мария… Может, у нас еще есть надежда на счастье?

— После всего, что произошло, не знаю…

— Я люблю вас, Мария… И никогда не переставал любить. Именно эта нежность помешала мне до конца уверовать, что вы могли оказаться сообщницей преступников… Подобное предположение не укладывалось в голове… Нет, это было выше моих сил… Но вы ведь обещали выйти за меня замуж, Мария, и вместе полететь в Вашингтон…

— Да. С Хуаном.

— Мы повезем его с собой.

— Мальчик так любил Севилью!

— Верно, но вспомните, как он рвался в Америку, Мария! Дорогая моя, вы еще очень молоды и не можете всю жизнь посвятить мертвому… Теперь вы совсем одна… как, впрочем, и я…

— У вас есть Рут и ее сын.

— Рут возненавидит меня, узнав, что погиб Алонсо, а не я.

— Но это же несправедливо!

— Зато очень по-человечески… Соединив наши два одиночества, Мария, быть может, мы еще узнаем хоть немного счастья? Умоляю вас, Мария дель Дульсе Номбре… не лишайте меня последней надежды!

— Я должна свыкнуться с отсутствием Хуана… Дайте мне время прийти в себя и поразмыслить… И верьте…

— Значит ли это, что в один прекрасный день я могу надеяться…

— Пока я ничего не стану вам обещать, Хосе, кроме того, что не выйду замуж за другого.

Она сама поцеловала меня на пороге дома.

Самолет кружит над городом в пронизанных светом сумерках. Как бы мне хотелось, чтобы это кружение длилось вечно! Вот Хиральда, Алькасар, Аламеда-де-Эркулес, собор, парки… Но тщетно я пытаюсь разглядеть Ла Пальма, где сейчас плачет Мария… моя Мария… А мы уже мчимся к границе. Андалусия быстро исчезает из-под крыльев самолета. Я знаю, что никогда больше не увижу Севилью. Стюардесса, зная о моей ране, подходит и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Я стараюсь ее успокоить. Полицейский, успешно завершивший миссию, всегда чувствует себя отлично. И кому какое дело, о чем думает означенный полицейский? Сыщики никого не интересуют.

Мерное гудение четырехмоторного самолета навевает дрему. Теперь уже рукой подать до Нью-Йорка. К вечеру я уже попаду в Вашингтон и позвоню Клифу Андерсону. Надо полагать, он немедленно меня вызовет, чтобы узнать все подробности. Но обязан ли я сказать ему всю правду? Должен ли я признаться, что это я сам убил Алонсо, своего друга, Алонсо, постоянного спутника во всех тяжких испытаниях? Алонсо, которого я любил так же, как любил меня он?

Ибо на самом деле все произошло не совсем так, как я рассказал Марии и Фернандесу.

Когда Алонсо с револьвером в руке вошел и крикнул: «Брось пушку, Боб!», — Лажолет изумился:

— Чего?

— Брось пушку!

— Но… ты совсем свихнулся!

— Брось пушку!

И Лажолет отшвырнул «кольт». Я с облегчением перевел дух.

— Спасибо, Алонсо!

Бандит, не выдержав, взорвался:

— Да, тебе есть за что поблагодарить этого подонка! Он…

Алонсо выстрелил трижды подряд. Он всегда был отличным стрелком, и я знал, что Лажолета убила первая же пуля.

— Мы его все-таки прикончили, Пепе!..

Я пристально взглянул на друга.

— В чем дело, Пепе? Что-нибудь не так?

— Зачем тебе понадобилось стрелять в безоружного?

Лицо Алонсо окаменело.

— А как по-твоему, Пепе?

— Тебе не хотелось, чтобы он наболтал лишнего…

— В самом деле?

— И Перселей ты отправил на тот свет, потому что они собирались заговорить…

— Я всегда считал тебя умницей, Пепе…

— А каким образом тебе удалось войти сюда беспрепятственно? У дома ведь не зря караулят вооруженные молодчики… А не тронули они тебя только потому, что знали как своего… И еще: насчет описания Арбетнота как детектива из Ярда… Насколько я понимаю, ты и не думал звонить в Вашингтон?

— Ты умен, Хосе, и даже слишком… Очень досадно…

— Досадно?