Лен Дейтон - Только когда я смеюсь

– Не забудьте штопор, – напомнил мой водитель, и я вернулся обратно в итальянскую столовку и вышел, победно неся штопор.

И тут я услышал позывные по рации. «Авель один». Это Берти. Он махнул мне и завел свою машину. Я как раз начинал отпускать тоненькие усики, и теперь, как французский шеф-повар в избитых рекламах, послал Берти воздушный поцелуй.

– Аванти! – крикнул он.

Он помахал бутылкой спиртного, сделал глоток, нырнул внутрь и закрыл люк. Нас никто не вызывал, и мы не трогались с места. Брайан, Тодди и Виллер отрезали толстые ломти салями и молча принялись уминать их.

– Передай-ка мне бутылку граппы, – попросил я.

Через башню проникла струя горячего маслянистого воздуха. Я отхлебнул глоток граппы, чтобы смыть пыль, дерущую горло. Это была крепкая штука, особенно для утреннего напитка.

Папаша Кимон кивнул и отхлебнул граппы. Он был толстым, точнее тучным. Такое определение не вызвало бы возражений ни у кого, кроме самого Кимона. Пояс на его черных штанах был слишком туго затянут, и над ним неряшливо вылезла белоснежная рубашка, когда его мягкое тело растекалось по самым недоступным уголкам соломенного кресла. Даже в молодости он никогда не отличался стройностью. На его голове, тоже непропорционально большой, с ушами и подбородком великана, выделялся нос, ровный и точеный, как у греческого бога. Но и он был слишком громоздким, а из-под него печально свисали, как пушистые плечики для верхней одежды, огромные черные усы. Волосы он тщательно зачесывал, тщетно пытаясь скрыть лысину, причем не от окружающих, а от собственного отражения в зеркале. Кожа у него была очень белой и шелковистой. Кимон провел своим цветным платочком по лбу, затем протер волосатую грудь, выглядывающую из выреза рубашки. Это было рефлекторное движение, необходимая прелюдия к началу разговора, ведь утренний воздух еще не успел даже прогреться.

– Вот и настал денек, полковник, – сказал он.

Он не знал, что происходит, но какое-то природное напряжение, которое не удается скрыть ни одному человеческому существу, было настолько ощутимо, что он догадался о близкой развязке моего дела.

– Сегодня начинаем, – не отрицал я. – Завтра все будет кончено.

– Твои руки, – заметил он, – уже не слушаются тебя, как прежде.

Я улыбнулся и взял чашечку кофе, чтобы показать ему, что он ошибается, но он оказался прав. Крошечная чашечка задребезжала на блюдечке, и, поднеся ее ко рту, я ощутил на губах дрожание толстого теплого ободка. Папаша Кимон виновато отвел взгляд.

– А твой юноша, полковник? – спросил Кимон. – Положено ему так развлекаться каждый день, когда ты так тяжело работаешь?

– Это так и задумано, Кимон, – объяснил я.

Я знал, что не обязан ничего ему объяснять, но еще лучше знал, что он спрашивает об этом не из праздного любопытства.

– У каждого свое определенное задание, и каждое подразделение отвечает само за себя.

– Как в армии? – подсказал Кимон.

Я кивнул. Кимон достал несколько маленьких черных сигар и предложил мне одну, и, хотя мне хотелось закурить, я не сомневался, что мой желудок не справится с ее сильным едким дымом.

– Это не политика? – поинтересовался Кимон.

– Нет, не политика, – ответил я.

– Люди борются за любовь и деньги, но политика часто делается только ради зла.

– Это не политика, – снова повторил я и допил свой кофе.

Папаша Кимон уцепился за край кровати и со стоном поднялся на ноги. Он поправил рубашку на толстом животе и, высунувшись из окна, что-то крикнул во дворик. Кто-то ответил ему, и он заказал еще кофе. Я бы предпочел виски с содовой, но тем не менее пробормотал что-то в благодарность.

– Полиция приходила, – сказал Кимон, повернувшись ко мне. – Спрашивали, кто сейчас в гостинице.

– Искали нас?

– Спрашивали, кто живет в гостинице, – повторил Кимон. – Может, это по поводу налогов. Может, просто так, обычная проверка. Я сказал им, что здесь два египтянина и египетская женщина. Но хорошо, что вы скоро уезжаете, потому что они, кажется, мне не поверили.

– Они вернутся?

– Полиция всегда возвращается, – пожал плечами Кимон.

Раздался стук в дверь, и его сын внес еще две чашки крепкого черного кофе и две свежие фиги. Я выпил немного кофе и съел мягкую спелую фигу. Папаша налил еще две порции граппы.

– Когда все начнется, полегчает, – пообещал Кимон.

– Да, – кивнул я, смущенно касаясь своих накладных усов.

– Опасно?

– Не очень.

– А почему бы мальчишке не сделать это?