Валерия Вербинина - Похититель звезд

Алексей стоял ссутулясь в углу и думал, что каждому есть что сказать королеве и каждый может с нею говорить сейчас о необходимых бумагах, о трагических случайностях и о том, что быстрая смерть лучше любой другой. Но Нередин не хотел говорить с ней о смерти. Он хотел бы говорить с ней только о любви, и его сердило, что теперь между ними будет стоять тень несчастного кронпринца, потому что Елизавета вряд ли забудет, что поэт тоже находился здесь и слышал признание Эстергази.

А ведь, казалось, все начиналось сегодня так лучезарно хорошо! Они беседовали о поэзии, потом Алексей сел за фортепьяно, Елизавета согласилась спеть, противную герцогиню услали под каким-то предлогом из комнаты… И вот чем все завершилось – какой-то нелепой суматохой, выходкой в стиле штабс-капитана Уткина, бывшего товарища Нередина по полку, который, напившись, обязательно влезал на стол, выхватывал огнестрельное оружие и начинал буянить. Всюду казарменный дух, какие-то невнятные секреты, много шума из ничего и ни капли поэзии. Алексей поймал на себе сочувственный взгляд Амалии и сердито отвернулся. Все-таки его не покидало ощущение, что она видит его насквозь. Хотя что на самом деле она могла о нем знать?

Но вот Шатогерена выпроводили, Амалия укатила вместе со своим деревянным кузеном, Елена уехала на почту, отправлять какую-то очень важную телеграмму, и Нередин вновь вернулся в мир музыки, поэзии и женских чар. Они стояли с Елизаветой посреди гостиной, и он видел, как в начинающем сгущаться сумраке белеют на рояле растрепанные ноты; и все-таки это было уже не то, не так, как надо, все было отравлено ненавистной реальностью, тлением, смертью, расставанием. Первым прервал молчание Нередин.

– Я зажгу свет, – сказал он.

– Не надо, – ответила королева.

Алексей видел, как в полумраке колыхнулось и замерло черное пятно ее платья, и догадался, что она поднесла руки к лицу, чтобы вытереть слезы.

– Вы верите в бога? – спросила королева так просто, будто в мире нет ничего естественнее этого вопроса.

– Да, – так же просто ответил поэт.

– Я все время молилась, – прошептала Елизавета. – Я хотела… хотела узнать, как на самом деле умер мой сын. Но никто ничего не хотел мне говорить. Я ломала голову, мне представлялись всякие ужасы… И вот я узнала. Бедный граф… Лучше бы он сразу тогда сказал мне. Боюсь, мой упрек убил его.

Нередину показалось, что Эстергази убил не упрек – он умер от страха, от чудовищного, дикого страха. Но Алексей ничего не сказал.

– Наверное, Руперт был прав, – проговорила королева. – Ему лучше было бы родиться в простой семье. Он все время пытался кому-то что-то доказать… И не выдержал, сломался. А мой муж плохо это воспринимал. Они с Рупертом много спорили. Обо всем: о театре, о женщинах, о будущем Европы. Сын говорил, что союз с Германией и Австрией для нас невыгоден, что нам надо встать на сторону Франции и России. В конце концов король вообще запретил ему говорить о политике. И эта девушка, Мари, которую я не хотела знать, о которой король тоже не желал ничего слышать… Руперта наше отношение обижало. Как же мы обижаем своих близких, сколько они вынуждены терпеть от нас! Больше, чем от любых врагов… И вот так все кончилось.

С моря налетел ветер, зашумел в ветвях деревьев, стоявших в саду. Ноты на пюпитре зашевелились. Алексей поглядел на белые клавиши, и ему показалось, что они похожи на оскаленные зубы, будто рояль ухмыляется, глумится над ним.

– Теперь, когда граф Эстергази умер, мне придется вернуться домой, – сказала королева. – Елена уже поехала отправить соответствующую телеграмму.

Он даже не удивился. В конце концов, разве не знал он с самого начала, что все завершится именно этим?

– А вы? – спросила Елизавета. – Что будете делать вы?

Нередин вздохнул.

– Доктор Гийоме говорит, что мне придется пробыть в санатории по меньшей мере два ближайших года… Так что я никуда отсюда не уеду.

– Вот хорошо, – кивнула Елизавета, и в сумерках Алексею показалось, что она улыбается. – Вы обязательно поправитесь… И напишете много чудесных стихов. Вот… – Она поднесла руку к волосам. – Возьмите это. На память обо мне.

И на ладонь Нередину легла заколка с бриллиантовой бабочкой.

– Я никогда вас не забуду, – горячо проговорил поэт.

Ветер задул сильнее, смел ноты с пюпитра и хлопнул рамой со звуком, похожим на пощечину. Служанка внесла лампу и стала закрывать окно.

– Прекрасная погода, – произнес Мэтью Уилмингтон.