Евгения Грановская - Мифы Туринской плащаницы

Блюмкин говорил медленно и вдумчиво, тщательно подбирая слова, но Гумилев быстро его перебил:

– О каком деле вы говорите?

– Меня интересует дневник вашего африканского путешествия, – прямо сказал Блюмкин. – При обыске в вашей квартире он не был найден. Но я знаю, что он существует. Только не нужно валять дурака, – добавил Блюмкин, заметив усмешку на губах поэта. – Я говорю о тайном дневнике, в который вы записывали впечатления от встреч с африканскими колдунами.

– Вы серьезно? – улыбнулся Николай Степанович.

Блюмкин кивнул:

– Вполне. Меня интересует мистическая сторона ваших путешествий. Не описание нравов и обычаев аборигенов, а столкновение со сверхъестественным.

– Вы верите в эту чепуху? – насмешливо поинтересовался Гумилев.

– А вы разве нет? – ответил Блюмкин вопросом на вопрос. – Я понимаю, что вы хотите уберечь свое знание, не дать ему попасть в чужие руки. Но, уверяю вас, Николай Степанович, мои руки столь же надежды, как и ваши. Вы можете смело мне довериться.

– Да с чего вы вообще взяли, что такой дневник существует? – холодно поинтересовался Гумилев.

Блюмкин позволил себе усмехнуться.

– Я знаю это от человека, который был вашим помощником, – спокойно и четко проговорил он. – Этот человек итальянец, а фамилия его Браккато.

По лицу поэта пробежала тень.

– Не знаю, о ком вы говорите, – сухо сказал он. – Среди моих помощников не было никаких итальянцев. Вы можете ознакомиться со списком участников экспедиции. Он наверняка остался в архиве Музея этнографии.

Блюмкин нахмурился.

– Зря вы так, – с упреком сказал он. – Я ведь не собираюсь забирать у вас дневник просто так. Я предлагаю вам сделку. Ваша жизнь в обмен на дневник. По-моему, одно другого стоит. Или нет?

Гумилев молчал, угрюмо уставившись в пол. Блюмкин выдержал паузу и продолжил:

– Зная о ваших геройских выходках, я допускаю, что вы не цените свою собственную жизнь. Но подумайте о родных и близких. У вас есть сын, мать, любимая женщина. Вы ведь не хотите, чтобы с ними стряслась беда?

Николай Степанович медленно поднял на Блюмкина взгляд. Глаза его словно остекленели. Побелевшие от ярости губы изогнулись в усмешку.

– Не слишком ли много вы на себя берете? – поинтересовался он.

Блюмкин качнул головой:

– Отнюдь нет. Мне предоставлены самые широкие полномочия. Если понадобится прибегнуть к силе, я не стану колебаться.

– В этом я не сомневаюсь, – сказал Гумилев.

Некоторое время мужчины молчали, глядя друг другу в глаза. Поэт отвел взгляд первым.

– Я не могу дать вам то, что вы просите, – тихо сказал он.

– Почему?

– Я избавился от дневника. Сжег его.

Блюмкин слегка побледнел и медленно покачал головой:

– Вы этого не сделали.

– Сделал, – сказал Гумилев. – Этот дневник не давал мне покоя, выбивал почву у меня из-под ног. Как можно жить с мыслью, что мир совсем не то, чем кажется, и что доказательство этого – у тебя под рукой?

– Но ведь, узнав истину, нельзя добровольно вернуться ко лжи! – возразил Блюмкин, еще больше побледнев. – Так не поступают!

– Поступают, – спокойно сказал Николай Степанович. – Все и всегда. Душевное равновесие дороже истины.

Блюмкин натянуто усмехнулся.

– Я вижу, вы не дорожите своими близкими.

– Я понимаю, что подвожу их, но ничем не могу им помочь, – мрачно проговорил Гумилев. – Дневник уничтожен и не подлежит восстановлению. Он превратился в дым и вылетел в каминную трубу.

Из горла Блюмкина вырвался хриплый вздох.

– Допустим, – тихо сказал он. – Допустим, что это так. Но ведь вы помните, что там было написано! И вы можете восстановить его по памяти!

Николай Степанович пристально посмотрел чекисту в глаза и покачал головой:

– Нет. Это невозможно. Я делал свои записи под влиянием наркотических трав, в состоянии эйфории и экстаза. А после – почти не перечитывал. Но даже то, что я читал, я не помню. Строки были очень сумбурны. Ни ясных образов, ни четких сообщений. Хаос слов и видений.

Блюмкин мучительно поморщился.

– Послушайте, Гумилев, – с досадой проговорил он, – вы же умный человек. Поймите же вы наконец, что я…

В дверь тихонько стукнули. Не успел Блюмкин крикнуть «входите», как дверь открылась и в кабинет вошел невысокий мужчина с густой шевелюрой волос и такими же густыми усами. Вошел он неторопливо и спокойно, как человек, имеющий право входить куда угодно и когда угодно.

– Здравствуй, Яков! – негромко проговорил вошедший.