Елена Михалкова - Танцы марионеток

Муха сидела рядом… все время, пока он стоял возле окна. Отчего-то это имело важное значение. Мысли Ковригина вернулись к рассказам троих человек, с которыми он встречался. Он снова прокрутил их в голове и неожиданно понял, почему не мог отвязаться от мыслей о мухе.

– Василий, ты чего здесь стоишь? – окрикнули его с лестницы, и он вздрогнул. Сверху, перегнувшись через перила, на него смотрел Ерофеев, оттопырив нижнюю губу.

– Сашка, я сейчас уеду, – неуверенно, будто сомневаясь в правильности того, что говорит, предупредил Ковригин.

– Как уедешь? Грищук всех собирает через час!

– А я через час вернусь.

Он качнул головой, сбрасывая неуверенность, и, перед тем как сбежать вниз по лестнице, смахнул толстую муху и крикнул Ерофееву:

– Скажи, чтобы без меня не начинали!

– Шутник, – пожал тот плечами, провожая взглядом широкую рыхлую спину Ковригина, вперевалку бегущего по ступенькам.

– Что случилось? – удивленно сказала старушка, от которой он уехал всего пару часов назад. – Зачем вы вернулись?

«Забыл спросить, не ваша ли дочь толкнула вас под поезд», – хотел сказать Ковригин. Но она доверчиво смотрела на него и казалась такой беззащитной, что в последний момент, изменив формулировку на более щадящую, вслух он сказал совсем не то, что собирался:

– У вас не было никаких подозрений о том, кто толкнул вас на рельсы? Ведь вы не сами упали с платформы, правда?

Она несколько раз моргнула, будто он сильно ее удивил. Пухлые, словно наполненные водой руки поднялись от колен и замерли в воздухе, как если бы она готовилась сыграть этюд на невидимом пианино. Затем плавно опустились.

– Когда ко мне приходили из милиции, я им не сказала… – проговорила старуха. – Мне казалось, что все это мои фантазии, и я не имею права оскорблять подозрениями постороннего человека.

Ковригин едва не вскочил. Почти шепотом, потому что ему хотелось закричать во все горло, он выдавил:

– Какого постороннего человека?!

– Потому что для такого ужасного, ужасного поступка не было и не могло быть мотива… – неторопливо рассуждала она, словно не слыша его вопроса. – Ведь самое главное – мотив, правда же? А его не было. Вот я и подумала…

– Кто? – спросил Ковригин.

– В конце концов, мне могло показаться. С моим зрением… Знаете, после родов у меня сильно упало зрение, я постоянно хожу в очках. А в тот день была без них, поэтому…

– Кто?!

И тогда она одними губами произнесла имя, будто боясь выпустить его.

Несколько секунд Василий не мог понять, почему именно это имя, ведь оно не имело никакого отношения к происходящему. Старушка добавила еще несколько слов и замолчала, с сомнением глядя на него. И тогда смысл сказанного дошел до него.

– Я надеюсь, вы нигде не напишете об этом? – после долгой паузы встревоженно сказала она. – Послушайте! Я никому не говорила, потому что считала, что виновато мое воображение… Не могу сказать, что я кого-то видела, все это скорее ощущения, если вы понимаете, что я хочу…

– Нет.

Она осеклась, часто заморгала.

– Что – нет? Не понимаете?

– Не ваше воображение.

Ковригин откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Все встало на свои места.

– Это не ваше воображение, – повторил он. – Это правда.

– Откуда вы знаете?! Нет, вы не можете знать!

Она вдруг рассердилась, как будто он покусился на что-то очень важное, – после Василий подумал, что, возможно, так оно и оказалось. Ей легче было считать произошедшее с нею случайностью, а не результатом чьей-то злой воли.

– Могу.

– Не можете! Вас там не было!

Морщинистое лицо покраснело, и он испугался за нее.

– Хорошо, хорошо, меня там не было, вы совершенно правы, – скороговоркой сказал Ковригин. – Вы только не волнуйтесь! Я никому не собираюсь ни о чем говорить!

Она успокоилась, но не до конца:

– Вы же понимаете, что не могло быть мотива? Мы работали вместе много лет, не дружили, но были в хороших отношениях!

Ковригин кивал, слушая, как она убеждает саму себя, и думал, что банальное наблюдение в который раз оказалось верным: действительность страшнее выдумки.

Теперь ему предстояло объяснить это Елене Дубровиной.

Лена прокручивала интервью в третий раз. В этом не было необходимости, но ей хотелось снова послушать некоторые фразы Конецкой. «Невероятная все-таки старуха, – думала она с восхищением, – злая, как собака, но до чего интересная!»

Текст был практически готов, и он получился таким, как нужно. Она могла быть довольна своей работой.