Елена Михалкова - Танцы марионеток

«Вера Алексеевна» сильно изменилась – настолько сильно, что, пожалуй, он и не узнал бы ее, хотя обладал профессионально хорошей памятью на лица. Но она так обрюзгла и располнела, что сложно было увидеть в толстой старухе женщину средних лет с веселым круглым личиком.

Поначалу, когда ее дочь сказала ему, что мать жива и здорова, Ковригин обрадовался – его теория не находила подтверждения. Он уже не хотел оказаться правым – слишком уж страшноватая картинка вырисовывалась в этом случае. И к старухе-то он поехал только для того, чтобы исключить последние сомнения!

Лучше бы не ездил. Лучше бы ограничился визитом к дочери и на этом успокоился, подумал Василий.

Потому что все подтверждалось. Хотя она и была жива.

Ее толкнули под поезд метро, когда она стояла на платформе в час пик. Старушка рассказала ему об этом спокойно, как будто читала историю, случившуюся давно и не с ней.

– Поезд был совсем близко и так гудел, что я боялась умереть от одного только звука. Я вспомнила, что нужно упасть и лежать между рельсов, – говорила она, отрешенно глядя на Василия голубыми глазами, – и упала. И еще ртом дышала, чтобы барабанные перепонки не лопнули от шума. Вы не представляете, как там шумно. И пахнет ужасно.

Когда ее вытащили, она была без сознания.

– Два месяца потом лежала в больнице, восстанавливалась. Но ничего, слава богу, почти обошлось. В моем-то возрасте!

Ковригин поерзал на стуле, не решаясь спросить то, что нужно было спросить. Старушка выжидательно смотрела на него. «Теоретически это могла сделать и дочь, – подумал он. – Вовсе не обязательно, чтобы именно сын…» Он хотел спросить о том, не подозревает ли она родную дочь в том, что та толкнула ее под поезд, но не смог этого сделать.

– Скажите, у вас есть сын? – наконец выдавил из себя Василий, ожидая ответа с чувством, походящим на ужас.

Но она покачала головой:

– Нет, сына нет. Только дочь. – И добавила, словно оправдываясь: – Я хотела родить второго ребенка, но врачи запретили по состоянию здоровья.

Ковригин вернулся в издательство, ощущая себя страшно уставшим. Усевшись на нагревшийся под солнечными лучами облезлый подоконник, он вытащил из кармана лист бумаги и уставился на свои записи, по которым теперь-то точно все можно было сказать определенно.

Эльза Гири в книге «Логово волчицы» оказалась на корабле, бурей выброшенном на скалы, и едва не погибла – переломала себе все кости, но сумела выбраться на берег.

Ее прототип, соседка Лены Нина Кудряш, спустя несколько месяцев столкнулась с парнем, катавшимся на роликовых коньках, и сломала руку.

Иван Трофимович из книги «Небесный колодец» разбился, упав с лошади, потому что был пьян.

Старый тренер, послуживший прототипом для этого героя, напился и попал в аварию вскоре после выхода книги.

Вера Алексеевна из «Кошачьего глаза» умерла, потому что сын толкнул ее под поезд.

Учительница, с которой был списан персонаж, упала на рельсы в Московском метрополитене, но чудом осталась жива.

– И это только те, кого я смог найти, – вслух сказал Ковригин и потряс головой, как будто в уши ему попала вода. – А что, если остальные тоже…

Он не был наделен богатым воображением, но хорошо знал Лену и мог представить, что она испытала, проследив судьбу прототипов.

Интересно, когда она заметила? Вряд ли ей пришло в голову специально узнать, что случалось с людьми, с которых она списывала своих героев, после выхода книги. И сколько прошло времени, прежде чем она убедилась, что все это выходит за рамки простого совпадения?

«Бедный ты мой дружок, – про себя сказал Василий, вспоминая, как Лена, перестав писать, снова спряталась в свою раковину. – Как же такое случилось, а?»

Он свернул из листа с именами трех персонажей и трех их прообразов длинную трубку и постучал по стене. Из-под подоконника выбежала крупная жилистая муха, лоснящаяся, как откормленная собака, но не взлетела, а пробежала по раме и замерла в верхнем углу, подергивая крылышками.

Глядя на насекомое, Ковригин почувствовал, что его охватывает отвращение. Он не любил мух, тем более таких. Противно было осознавать, что муха все время сидела под подоконником, но выбежала только тогда, когда он вспугнул ее ударами свернутой в трубку бумаги.

Ударами бумаги… ударами бумаги… Это словосочетание застряло у него в голове, рассыпалось тамтамами, как будто собственное подсознание хотело заставить его подумать о чем-то важном. Своему подсознанию Ковригин доверял, а после того, как оно подсказало ему фамилию Николая Мешкова, прислушивался к нему внимательнее, чем обычно.