Елена Михалкова - Танцы марионеток

В центре двора находился самодельный деревянный стол, вокруг которого собрались местные обитатели – человек восемь пожилых мужчин, игравших – Василий едва поверил собственным глазам – в шахматы. Среди них он заметил и Мешкова: наклонившись над одним из игроков, он горячо шептал что-то тому на ухо и водил пальцем над доской, а противник смахивал его ладонь, словно муху.

«Московский дворик», – подумал Ковригин, борясь с желанием срочно расчехлить камеру. Но снимать было нельзя – не за этим он сюда приехал. Может быть, потом…

И вдруг он понял, что совершает большую ошибку. Василий вынул фотоаппарат из кофра, сделал несколько пробных снимков, взглянул на экран… И медленно пошел по двору, то прицеливаясь, то опуская камеру, подолгу выбирая правильный ракурс, чтобы сфотографировать лепестки, упавшие на скамейку возле дома.

Ему не пришлось долго ждать. Когда он приблизился к играющим, его окликнули.

– Э-э, парень! – Старый дед с такой же белой, как грушевый цвет, бородой приподнялся, с любопытством разглядывая длинный объектив. – Чего ерунду снимаешь-то, а? Нас щелкни!

Вокруг засмеялись.

– С удовольствием, папаша! – бодро ответил Ковригин, и тут приглядевшийся к нему Николай Евсеич воскликнул:

– Э! Да я тебя знаю! Ну-ка поди сюда… Где ж мы встречались-то, а, елы-палы?

Дальнейшее было делом нескольких минут. Правда, Ковригину потребовалось преодолеть сопротивление остальных участников игры, требовавших, чтобы разговор велся при них, но Василий при желании умел быть очень убедительным. Вскоре они со стариком сидели на скамейке и вели разговор «за жизнь».

Навести Мешкова на нужную тему удалось не сразу: старик обходил молчанием то, что интересовало Ковригина больше всего. Почти отчаявшись, Вася уже собирался задать прямой вопрос, но тут бывший тренер услышал обращенное к нему громкое восклицание одного из игроков, сопровожденное соответствующим жестом, и отрицательно помотал головой:

– Без меня, братва, без меня. Я человек, потерянный для общества, то бишь непьющий.

– Что, язва, Николай Евсеич? – спросил Ковригин, ухватившись за кончик этой ниточки.

– Не… Просто завязал. С концами. – И, чувствуя, что собеседник ждет продолжения, старик добавил: – Был один случай… Выпил всего ничего, а машину разбил и сам едва не покалечился. В общем, с тех пор ни капли.

– Расскажите, пожалуйста, что случилось, – проникновенно попросил Вася, решив больше не ходить кругами вокруг того, что ему требовалось. – Мне как раз такие примеры нужны. Для поддержания собственного морального духа.

– А ты чего, употребляешь, что ли? – Бывший тренер настороженно взглянул на фотографа, подозревая насмешку.

Василий, не покривив душой, подтвердил, что употребляет, и был окончательно зачислен в «свои».

– Я ведь и до этого не пил, – поделился старик. – В смысле, до того случая. А тут принесла нелегкая одну знакомую…

Ковригин выслушал незамысловатую историю о том, как в гости к Мешкову внезапно нагрянула старая приятельница, которую он не видел несколько лет. Она привезла с собой в подарок бутылку эликсира – для поправки здоровья.

– Эликсир забористый оказался, собака! – говорил Николай Евсеич, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Я и выпил-то немного, а чувствую – захмелел. Мне бы остановиться, а я все подливаю да подливаю. Под хороший разговор да закусочку знаешь как оно идет?! Эх! По лицу вижу, что знаешь.

Под конец встречи приятельница попросила подбросить ее до магазина. Бывший тренер к этому моменту соображал плохо, но не настолько, чтобы не понять: садиться за руль ему нельзя. Как его уговорили, он не помнил – так же, как и саму поездку. Осталось в памяти, что приятельницу высадил, а как домой возвращался – выпало из головы начисто.

– Вот помню только – столб на меня летит, а я удивляюсь: отчего он в воздухе? А потом – все, труба. Машина – вдребезги, остался я без моей ласточки на старости лет. Хорошо, что сам живой.

Возвратившись домой после разговора с Мешковым, Василий открыл последнюю книгу Лены Дубровиной на той главе, где описывалась гибель учительницы. Впервые за все время расследования, которое он сам пренебрежительно называл доморощенным, Ковригину стало не по себе.

– Старая уже бабулька, могла и сама умереть, – успокаивающе сказал он. – А может, еще жива. Вот это я и узнаю.

Бабкин остановил машину возле ворот. Через две минуты вышел охранник, постоял напротив них, сунув большие пальцы за ремень, и, вернувшись в свою будку, наклонился над столом.