Галина Щербакова - Скелет в шкафу

«Господи! А я-то…» – устыдился Юрай.

Он уже спокойно посмотрел на Микулу, и чем дольше смотрел, тем сильнее было чувство, что он уже видел этого человека.

– Печка не чадит? – спросил гость. – Я тут всем печки клал. Дело нехитрое, да мало кто умеет.

– Как раз чадит, – ответил Юрай. Он уже знал, кто перед ним, только никак не мог решить, открыть ли это Микуле или продолжать валять ваньку дальше… В конце концов, он временный человек, дачник. Может не знать, что было…надцать лет тому…

– Печка чадит, – пожаловался Юрай, – в щели дует… Мой приятель-адвокат руки к дому не прикладывает, некогда… Ветшает дом, ветшает… А соседний вообще сгорел…

– Видел, – мрачно сказал гость. – Страшное дело умереть в пожаре.

«Ишь как спокойненько, – подумал Юрай. – А сгорела сестра, между прочим».

– Про режиссера знаете? – спросил он Микулу.

– Слышал, – кивнул Микула. – Я ему тоже печку клал…

– Вот так и верь людям, – ответил Юрай. – Мне Красицкий рассказывал, что мастер, который клал печку, умер.

– Ошибочка вышла… – заметил гость. – Я живой.

– А из каких краев сюда? – как бы без особого любопытства, а исключительно для вежливости спросил Юрай.

– Просто проездом. Вот посмотрел, узнал, что печка чадит, – он густо засмеялся, – и покидаю бывшее гнездо без сожаления. Простите за заглядывание в окна. Не удержался.

Широкими шагами гость пересекал двор Юрая, еще шаг, другой, и он навсегда исчезнет из его жизни, а значит, не будет для Юрая конца в этой кромешной истории.

– Я вспомнил! – крикнул он вслед странному гостю. – Того печника, о котором мне говорил Красицкий, звали Федор. Он тоже жил рядом… В том, погоревшем доме. Федор Кравцов. Золотые руки.

Это надо уметь так стремительно развернуться на пятках! В лицо Юраю смотрел жесткий, безжалостный человек, который мог все. Есть такие редкие лица с невероятным запасом скрытых возможностей – от ловкости выведения дымохода до сочинения философских риторик. «Ему меня прибить, все равно что два пальца описать, – спокойно подумалось Юраю. – Семь – число мистическое, красивое. Кажется, седьмой я…»

Они смотрели друг на друга, тот, который уходил, и тот, который остановил.

– Я не знал Федора Кравцова, – ответил Федор Кравцов.

– Вернитесь, – тихо сказал Юрай. – Я вас давно приметил. И видел ваши фотографии. Я ездил вас искать в Тарасовку. Там вы встречались с Тасей. Это не мое, конечно, дело. И, судя по всему предыдущему, мое любопытство небезопасно. Я сейчас подумал, что вам меня прихлопнуть ничего не стоит. Но я так много уже знаю, что, как говорил один мой знакомый, хочется отделить мух от котлет.

– Я вам в этом не помощник, – отрезал Кравцов. – Я не Федор. И не Кравцов. Я все забыл. А теперь, когда Таи нет, то и ничего нет вообще. У меня билет на самолет, и я исчезну, чтобы никогда больше здесь не появиться.

– Зачем вы приезжали?

– О, господи! – застонал Кравцов. – Тут ведь не знаешь, с какого места начинать…

– Вы приехали до смерти Ольги?

– До. Думаете, это я ее? Выбросьте из головы. Я ее любил… Давным-давно. Жили, видите как? Рядышком… Оба тогда молодые были… Нас и кинуло друг к другу. Светланка – моя дочь… Вам это интересно?

– Интересно, хотя тем более непонятно. Все дальше расходится с официальной версией.

– Да нет… Лиля на самом деле дочь Красицкого. Это все еще до Ольги было. Красицкий купил этот дом, а я свой достраивал. Он привозил сюда молоденькую Таю. Ей было лет шестнадцать… Такая красавица, такая умница, а старику уже за пятьдесят. Я ей, молоденькой, говорю: «Дура, ты что, спятила?» А у нее в глазах – сияние. Я таких глаз сроду не видел, чтоб в них был солнечный коридор вовнутрь и чтоб тебя в него затягивало… В общем, она любила его как ненормальная. А потом кино это им закрыли, Тая на шестом месяце… Он ее стал гнать… Ну, не прямо так, а с подходом… Дескать, возвращайся домой… Спокойно рожай… А потом приедешь. А какое уж тут спокойно, если ее родители, когда узнали, что дочь беременная, сказали, чтоб и духу ее не было… Там не то какая-то особая религиозность, не то просто плохие люди… Не знаю… Вот она и уехала… Родила у каких-то деревенских родственников и снова сюда вернулась, с маленькой Лилькой. Девчоночка – прелесть, я с ней много возился… Я люблю маленьких. Но старик был уже свиреп. Заявил – не мой ребенок и быть моим не может, потому, мол, что по-мужски слаб. Надо сказать, в этом правда есть, но дитя заделать и дурак может, дело нехитрое… Сами понимаете… Особой силы не надо… Ну, выгнал он ее… Круто выгнал… Милицией стращал… Куда-то она делась, бедная Тайка… А скоро он привез сюда законную жену… Ольгу, значит… И мы с супругой моей – вы ведь ее знали? – очень Ольгу не взлюбили. За Таю… Обратное произошло потом, через время… Моя уехала к сестре, а Красицкий в экспедицию. Лето было дождливое, холодное… Вот я и ставил им печку. Тогда и началось у нас с Ольгой под первый огонек… Не было у меня в жизни другого счастья, кроме того лета. Я мужик смирный, но, когда вернулась моя благоверная, то я всерьез думал, в какой колодец мне ее сбросить? Или под какой откос. Все стало сложнее… Мы с Ольгой оба выходили из дома и шли в разные стороны, а встречались в этом чертовом перелеске. Я там соорудил что-то типа блиндажа… Ветками закидал… Вот на лапнике и завязалась наша Светка. Если б Красицкий не заявился на побывку, трудно было бы девчонку объяснить. Я даже этого хотел, чтоб объяснить нельзя. Ольга, конечно же, не хотела. Она была женщиной из другого общества. И хоть все эти самые дела происходили так, что мы с ней как бы в небеса летали, для дальнейшего это значения не имело… А потом родилась Светка, они уехали в Москву, я остался тут, от тоски на стенку лезу. Как-то собрался, поехал, вроде грибов им привез, встретили меня без энтузиазма, считай, дальше порога не пустили… Так потом много лет и шло. Лето, блиндаж, Светка в песочнице, которую я ей сделал, зима – нету у меня ни любви, ни дочки. Ольга еще раз забеременела, но сделала аборт. Сказала: «У меня уже беременеть, Федя, нет никаких оснований». В том смысле, что Красицкий с этим делом покончил раз и навсегда. Иногда они оставляли Светку нам. Это, скажу вам, было ни в сказке сказать, ни пером описать. Но чем дальше, тем больше девочка от нас отстранялась, мы же ей никто… А была похожа на меня. Очень. Крупная такая… Наливная… Жена моя смотрела, смотрела и высмотрела это дело. У девчонки мизинчик на ноге был… как бы от других пальцев… Несоразмерный с остальными. У меня на ноге такая же фигня. Нарочно не придумаешь! Другой бы на моем месте отбивался или там послал подальше, а я супруге сказал. Да! Говорю. Дочь моя. С этого момента пошло все наперекосяк, и я даже думал, что она меня или отравит… Или хуже того. Заложит Красицкому. А это же страшней страшного для девчонки, да и Ольге ни к чему… Правду надо знать в дозированном количестве по причине ее сильной ядовитости. Правда куда страшней лжи, если разобраться. Не знать всю правду – это не просто способ выжить, это возможность жить. Если вы хотите знать, кто тут всех поубивал, то я вам скажу – правда. Я не то что за ложь… Тоже говно приличное. Но правда беспощадней. У жены моей хватило ума не доводить дело до точки, а вот дом этот она решила продать, а купить тот, другой. Он как бы подальше. Оттуда как раз съезжали, ну ей и загорелось… В сущности, тоже ведь близко, но она думала, что мы с Ольгой в ее дому грешили, вот она из него и вон… Мне лично было все равно, потому что все уже кончилось. Любовь ушла, а девочка выросла. Даже здороваться перестала, так, головенкой кивнет – и мимо.