Исель невозмутимо встал (страшиться гнева начальства он отучился там, где к этому приучают, — ещё в сержантской школе), спокойно и четко доложил участникам оперативного совещания о результатах проведенного им расследования и мерах, принимаемых отделами Хе-дос на местах. В заключение сказал:
— Позволю себе привлечь внимание к вопросу о необходимости уяснения роли аргентинской ультраправой организации «Три А» в подготовке заговора против правительства нашей республики. Для этого кого-то из опытных сотрудников департамента следует незамедлительно послать в Буэнос-Айрес. — И обращаясь к полковнику: — У меня всё.
Бартоломео Монтехо довольно хмыкнул (ему импонировала подчеркнутая независимость норовистого, но толкового подчиненного), обвел взглядом присутствующих:
— Что думают господа по поводу предложения капитана Прьето?
Один из офицеров с сомнением протянул:
— Не вижу смысла в этой затее. По вашему же приказу, полковник, установлено самое тщательное наблюдение за всеми подозрительными иностранцами, прибывающими к нам в страну. Так что инструктора «Трех А» не прозеваем.
— Одно другому не мешает. Мне лично идея капитана нравится. Других мнений нет? Хорошо… Операцию, которой мы сейчас занимаемся, назовем «Дело о бананах». Совещание закончено. Спасибо, господа… А вы, Прьето, останьтесь.
Исель приготовился к разносу. А услышал:
— Придется ехать в Буэнос-Айрес, голубчик. Замысел ваш — вам и исполнять его. Кроме того, там у вас, кажется, есть друзья? Значит, будет на кого опереться.
— Так точно.
— К пятнадцати ноль-ноль представьте мне план действий. — И, не удержавшись, сварливо добавил: — А на совещания, капитан, извольте приходить вовремя..
На следующий день Исель Прьето вылетел в Аргентину.
— Ну а если как на исповеди, ты и в самом деле ни о чем не жалеешь, Счастливчик? — Жак Леспер-Медок возлежал, словно римский патриций, на полосатом пушистом пледе и смотрел на Фрэнка остренько, вприщур.
Жак — друг Фрэнсиса О'Тула. Или, во всяком случае, старинный приятель. И всё же в его вопросе сквозило торжество. Торжество человека, который раньше отчаянно комплексовал, завидовал успеху и везучести своего коллеги и соотечественника-канадца, чьё журналистское имя было куда громче, чем у Леспер-Медока. Теперь Жак оказался несколькими ступенями выше на общественной лестнице, чем бедняга Счастливчик.
— Сожалею ли, что всё так получилось? Знаешь, люди ведь никогда не бывают настолько счастливы или несчастны, насколько это представляется им самим… — Фрэнк отозвался на вопрос Жака первым пришедшим на ум афоризмом. Высказывания, заимствованные у мудрецов прошлого, тем и хороши, что позволяют отмахнуться от собеседника, не ответив по существу.
— Паскаля цитируешь? — проявила образованность Люси. — Её безмятежно-глупое, красивое лицо, полускрытое широкими полями сомбреро, не выражало ничего. Ни единой мысли. Даже чужой. Люси и Глория в цветных бикини загорали подле своих мужей.
— Это не Паскаль, а Ларошфуко. Французский философ-острослов XVII века и, насколько мне известно, — усмехнулся Фрэнк, — дальний предок твоего супруга…
— Предок Жака? — изумилась Люси.
— Ну, как же, — заторопился Леспер-Медок, — право, что за память у тебя! Сколько можно рассказывать о тайной и трагической любви Франсуа де Ларошфуко к опальной герцогине де Шеврез!
— Господи! К тебе-то их роман какое имеет отношение? — продолжала неподдельно недоумевать Люси. О'Тул понял, что она впервые слышит фантастическую историю происхождения рода Леспер-Медоков. Генеалогическое древо коротышки Жака конечно же не имело герцогских ветвей и, скорей всего, было гладким, как телеграфный столб.
— Да что это мы, друзья, занялись моей скромной персоной?! Пошли лучше купаться, — засуетился Жак.
— Пошли. — Первой поднялась Глория и, оглянувшись на Фрэнка, посоветовала: — А ты лучше полежи. Пожарься на солнце. Ты же после гриппа, родной.
Никаким гриппом О'Тул не болел. Но его жена прекрасно знала, что с памятной октябрьской ночи прошлого года он не мог преодолеть в себе острую неприязнь к рекам. Будь то чилийская Мапочо или аргентинская Парана. Глория знала от него в подробностях, что произошло 11 октября 1973 года в Сантьяго Тогда на набережной он ждал резидента ЦРУ в Чили Дика Маккензи. И как только Фрэнку не пришло в голову, что это была ловушка? Поздний час. Тусклый свет редких фонарей. Безлюдье. Облокотившись о парапет, он курил, вновь и вновь повторяя про себя телеграмму, полученную от Гло из Панама-сити: «Долетела благополучно. Жду. Целую. Твоя Глория». Боли Фрэнк не почувствовал. Почти мгновенно — после удара ножом в спину — он потерял сознание. Почувствовал только — и навсегда запомнил — горький запах табака шершавой ладони, плотно зажавшей ему рот. («Удар был бы смертелен, если бы, на ваше счастье, лезвие не прошло буквально в миллиметре от аорты», — говорил позже доктор.) «Труп» О'Тула сбросили в реку. Фрэнк, придя в себя, превозмогая боль, собрал остатки сил, всю свою волю и вынырнул на поверхность — в едкий туман, клубившийся над стремниной…
Читать дальше