Валентин Маслюков - Зеленая женщина

Затем запер кабинет изнутри. И повернулся к Колмогоровой:

— Он признался.

И Чалый, и Аня пристально глядели на женщину, ожидая вопроса. И по мере того, как истекали отпущенные для естественного удивления секунды, а она молчала, становилось понятно, что и здесь… совсем плохо.

Она подняла некролог и, слепо на него глянув, обронила на стол. В движении ее обнаружилось что-то слабое, как у больного. Никто из троих не садился, никто не предложил гостье стул — все стояли.

— Генрих звонил мне рано утром, — произнесла она наконец. Лицо ее постарело, под глазами было бледно.

— Он сказал… — Колмогорова отвела взор. — Так он сказал… Он сделал это из-за меня.

— Дрянь какая! — взвилась Аня и осеклась. И бросила быстрый взгляд на Чалого.

Тот замкнулся, не выдавая чувств.

— Он хочет утащить вас за собой! Под воду! — воскликнула Аня, раздражаясь и против Колмогоровой — за ее малодушие, и против Чалого — за его предательское молчание. — Он за вас цепляется. Понимаете?!

— Понимаю, — протянула Колмогорова, словно сама себе. — Это расплата… Кара. Я не любила его…

— Не любила Генриха? — пробормотала Аня ошеломленно.

Колмогорова поморщилась:

— Славу. Я говорю о муже.

— Но почему расплата? Какая связь?

— Мистическая, — слабо усмехнулась Колмогорова. Глаза ее застилала влага.

Надрывная откровенность эта дорого Майе далась. Аня чувствовала, что не следовало спрашивать, не следовало и слушать. Но Майя была в том растерзанном состоянии, когда лишняя рана уже ничего не значит. Очевидно, она не понимала, что делает. Не отличала одну боль от другой, испытывая потребность в покаянном самоистязании.

Не было никакого способа ее остановить.

— В юности я позволила себе… пару резких движений, — сказала она при подавленном молчании слушателей.

Зазвонил телефон, Чалый поднял и резко положил трубку на место.

— Одному человеку больно досталось, — продолжала Колмогорова. — Я этого не понимала. Потом сама крепко получила. Пару раз. Я научилась сдерживаться. Поднялась выше страстей и слабостей, — болезненная гримаса отметила эту попытку самоиронии. — Столько лет. И вот срезалась. Один раз — и все в обломках. Будто шевельнулась в карточном домике.

Больше ничего не последовало.

— Что будем делать? — сказал наконец Чалый преувеличенно громко, как бы отсекая все постороннее. — Надо звонить в милицию. И где эта турка с гущей? Чтоб не пропала.

— Я должна с Генрихом поговорить, — возразила Колмогорова. — Ночью он звонил из театра. Наверное, он и сейчас здесь, в мастерской. Наберите его. Скажите: Колмогорова сейчас подойдет… поговорить.

Чалый взялся за телефон. И, обменявшись с Новоселом несколькими словами, которые он произнес, избегая всякого, какого бы то ни было выражения, протянул трубку Майе:

— Вас просит.

Она слушала долго, с нарастающим страданием в лице, не произнося ни слова, пока не оборвала его:

— Подождите… я сейчас приду к вам.

— Что он сказал? — нетерпеливо спросил Чалый, едва Колмогорова положила трубку.

— Он переписал глаза.

— Глаза? — Чалый переглянулся с Аней.

— Какая-то зеленая женщина… не понимаю… зеленый бред какой-то, — дрожащими пальцами Майя коснулась губы. — Зеленая женщина, она была мертва. Я сейчас от мольберта. Несколько мазков — и все ожило. Майя, ты не поверишь! Никак я не мог найти глаза. А это было рядом… все время. Почему я не нашел раньше?! Не нашел твои глаза сразу. Просто коснуться кистью. Только коснуться. И все было бы по-другому.

Горячечную речь Новосела Майя передавала с каким-то замедленным ужасом, в оторопи, и словно ждала помощи — вот-вот ее оборвут: что ты несешь?! Она ждала понятного, чем грубее, тем лучше, возражения. Она ждала окрика. Но никто не помогал ей. Никто не проронил ни слова.

— Пойдемте, — угрюмо и даже как будто враждебно обронил Чалый.

Переходами театра прошли к мастерской. Колмогорова сказала потухшим голосом:

— Не надо, не ходите. Лучше, чтобы он меня с вами не видел.

Чалому и Ане пришлось вернуться на лестничную площадку. Поодаль, у них на глазах Колмогорова стучала в дверь.

— Генрих, это я, Майя. Откройте… — говорила она безлично, прислушивалась и снова принималась стучать: — Генрих… — Она оглянулась туда, где ждали Чалый и Аня. — Генрих!..

Но что бы Колмогорова ни говорила, Генрих не откликался.

Чалый оставил укрытие. И после короткого объяснения с Аней о ключах, решил:

— Будем ломать дверь!