Дик Фрэнсис - Перелом

— Зайду к нему сегодня вечером, — пообещал я.

— Прежний полисмен, сержант Чабб, — страстно заявила Этти, — сам бы все уладил. Он бы не стал шляться попусту для снятия свидетельских показаний. А этот — просто новичок. Его прислали к нам из Ипсвича, и вроде ему здесь не нравится. Не удивлюсь, если его только что повысили. Так и пыжится от сознания собственной важности.

— Нашивки совсем новые, — пробормотала Маргарет, соглашаясь.

— Мы всегда поддерживали хорошие отношения с полицией, — гневно сказала Этти. — Не понимаю, о чем они думали, взяв на службу человека, который абсолютно не разбирается в лошадях. — Выпустив в нас весь заряд энергии, она сделала несколько глубоких вдохов носом, пожала плечами и примирительно улыбнулась. — А, ладно... Бывает и хуже.

Глаза у нее были ярко-голубыми, а каштановые волосы завивались кудряшками. С возрастом лицо ее погрубело, но морщины его не тронули, оно только приобрело некоторые мужские черты, как лицо каждой одинокой женщины. Глядя на ее тонкие губы и мохнатые неухоженные брови, я всякий раз припоминал, что в молодости она была очень красива. Людям, мало ее знавшим, Этти казалась печальной, никому не нужной женщиной, но сама она считала, что нашла дело по душе и заполнила им всю свою жизнь.

Она вышла — на ней, как всегда, были сапоги и брюки для верховой езды, — и мы услышали, как, повысив голос, она принялась отчитывать подвернувшегося ей под руку бедолагу, совершившего какой-то проступок.

Роули Лодж не мог обойтись без Этти Крэйг. А вот Алессандро Ривера нужен был ему примерно как пуля в лоб.

Он появился далеко за полдень.

Я совершал вечерний обход, осматривая лошадей. Мы с Этти добрались уже до пятой конюшни, после чего оставалось обойти малый манеж и по противоположной его стороне двинуться к дому.

Один из наших пятнадцатилетних учеников неуверенно приблизился ко мне, когда мы вышли из очередного денника.

— К вам пришли, сэр.

— Кто?

— Не знаю, сэр.

— Владелец?

— Не знаю, сэр.

— Где он?

— У подъезда, сэр.

Я посмотрел поверх его головы. С другой стороны манежа, на площадке, посыпанной гравием, виднелся большой белый «Мерседес». Шофер в форме стоял у капота.

— Заканчивайте без меня, Этти, ладно? — сказал я.

Чтобы выйти к подъезду, мне пришлось пересечь манеж. Шофер стоял, скрестив руки на груди и поджав губы, явно давая понять, что он — противник панибратства. Я остановился в нескольких шагах от машины и заглянул внутрь.

Задняя дверь, ближняя ко мне, открылась, и из нее высунулся черный полуботинок небольшого размера, а за ним — нога в темной брючине. Потом появился хозяин ботинка и брюк.

Ошибиться было невозможно, хотя сходство с отцом начиналось и заканчивалось диктаторским крючковатым носом и немигающим взглядом черных глаз. Сын был меньше ростом и выглядел самым настоящим дохлятиком. Его густые черные волосы завивались с боков, а изжелта-бледная, болезненная кожа лица, казалось, давно уже не видела солнца.

Помимо всего прочего, в нем угадывалось возрастное беспокойство полового созревания — он так решительно выставил вперед нижнюю челюсть, что послужил бы прекрасной рекламой при распродаже мышеловок.

Может, ему и исполнилось восемнадцать, но, во всяком случае, прошло много-много лет с тех пор, как он был ребенком.

Я почему-то подумал, что у них с отцом одинаковый голос — четкий, без акцента, со старательным выговором.

Я оказался прав.

— Меня зовут Ривера, — заявил он. — Алессандро.

— Добрый вечер, — сказал я, стараясь говорить вежливо, спокойно и безразлично. Он моргнул.

— Ривера, — повторил он. — Меня зовут Ривера.

— Да, — согласился я. — Добрый вечер. — Глаза его сузились, и он посмотрел на меня более внимательно. Если он думал, что я буду перед ним пресмыкаться, то его ждало горькое разочарование. И, видимо, он это почувствовал, потому что на его лице появилось слегка удивленное и довольно надменное выражение.

— Насколько я понял, вы хотите стать жокеем, — сказал я.

— Так будет.

Я одобрительно кивнул головой.

— Чтобы добиться успеха, надо сильно к нему стремиться. — Голос мой звучал снисходительно.

Он мгновенно оценил обстановку, и она пришлась ему не по вкусу. «Здорово», — подумал я. Хотя, с другой стороны, мне ничего не оставалось, кроме таких вот булавочных уколов, иначе не назовешь, и на его месте я воспринимал бы их как верный признак моей капитуляции.

— Я привык добиваться всего, чего захочу, — сказал он.