Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение

— Я могу уйти?

— Да, да, вы свободны и можете уйти, — ответил прокурор. — Необходима только еще одна небольшая формальность. Вы должны расписаться в том, что вам объявлено постановление Верховного суда.

— Может быть, отвезти вас на машине в Березовое? — спросил прокурор, когда Сосновский коряво, как первоклассник, вывел на документе свою подпись.

— Нет, нет! — вскричал художник. — Я не поеду туда! Никогда!

— Но ведь в городе у вас нет квартиры… Устроить вас в гостиницу?

Сосновский снова отрицательно покачал головой.

— Гостиница? Коридоры, коридоры… камеры… Нет, нет. У меня есть знакомые. Я устроюсь сам.

— Ну что ж. Вам виднее. Подвезти вас на машине?

— Я хочу пройтись пешком.

— Всего вам хорошего! — прокурор протянул руку художнику.

Сосновский торопливо пожал ее и вышел.

Вслед за Сосновским по знаку прокурора вышел и Коваль. Наблюдая за художником, он увидел, как тот сделал сперва несколько робких шагов, словно пробуя ногами прочность земли, оглянулся, а потом, дойдя до угла, свернул и уверенно зашагал через площадь. Проводив его взглядом, Коваль вернулся в прокуратуру.

За окнами маленького домика Коваля лежал снег, забор и кусты казались высокой белой насыпью вокруг двора.

От искрящегося на солнце снега в комнате было как-то особенно светло и уютно. Подполковник, вернувшийся в этот декабрьский день домой очень рано — начался его отпуск, — наслаждался покоем и теплым домашним уютом.

Была пятница — день, когда Наташа бывала дома, — и время от времени Дмитрий Иванович заглядывал в гостиную, где она занималась за большим круглым столом, заваленным книгами и тетрадями.

Он видел ее голову: подстриженную «под мальчика» и склоненную над столом, резко приподнятое левое плечо, и с сожалением думал, что напрасно в раннем детстве не приучил ее сидеть прямо.

В конце концов не выдержал, зашел в гостиную. Наташа продолжала писать.

Он остановился у открытой форточки, с наслаждением вдохнул терпкий морозный воздух.

В саду стучал дятел. Подполковник присмотрелся к заснеженным деревьям и обнаружил пернатого труженика на стволе высокой сосны.

У Коваля было сейчас редкое для него состояние умиротворенности, когда отдыхал он, совершенно отрешившись от тревожных будничных забот.

Думал обо всем и ни о чем. Видел все и не замечал ничего. Внимание его ни на чем подолгу не задерживалось: все, что видели его глаза, не требовало каких-либо конкретных выводов или неотложных решений.

— Папа, — услышал он за спиной, — можно тебя спросить?

Коваль обернулся.

— Пожалуйста! — он смотрел на Наташу, и показалась она ему прозрачным облачком с такими же, как у покойной матери, голубыми глазами.

— Пап, а суд уже был?

— Да.

— Какой приговор?

Коваль вгляделся в облачко, и оно все больше становилось похоже на Наташу.

— Расстрел. Обоим.

Это страшное слово прозвучало в уютном домике подполковника очень просто, буднично, как нечто само собой разумеющееся. Потому что приговор восстанавливал в их душах оскорбленное и поруганное убийцами чувство справедливости.

— Дик! — Наташа отложила в сторону ручку. — А что же тот обрывок фотографии? Ты выяснил, откуда он?

— Конечно. Это было фото старшего Семенова с женой. Он прислал его из Брянска. И когда муж Нины Андреевны решил убить свою жену, фотографию эту он порвал и выбросил.

— Тебе очень помог этот обрывок? Правда?

— В некотором смысле — да, — улыбнулся Коваль. — Без него было бы труднее. Но не будь его, нашлись бы другие улики. Нет преступления, которое не оставляло бы следов. Не было бы фото, я поехал бы на родину настоящего Петрова, в Вятскую область, с фотографией управляющего, и там выяснил бы у местных жителей, что он совсем не Петров. Ведь не может же быть, чтобы кто-нибудь из земляков не помнил Ваню Петрова. Возможно, и через шофера треста вышли бы на брата Петрова. Он заявил, что Нина Андреевна никогда не ездила с ним одна, а теперь известно, что однажды Костя заметил ее на улице и отвез в больницу, где лежал маляр. На рыбалке Петров рассказывал мне о выдуманном им Андрее, говорил, что всегда и во всем виноваты обстоятельства, которые толкают человека на преступление. Стоило нам случайно напасть на еще какую-нибудь, самую мелкую, но точную деталь, и она могла бы подсказать, что в рассказе Петрова, который как-то под настроение вырвался у него, речь шла о нем самом.

— Папа, а почему он так разоткровенничался? Ты ведь мог догадаться!