Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение

Наташа посмотрела на отца таким взглядом, который означал, что он в своей дочери не ошибся. Открывая для себя очевидное, но от этого не менее приятное, он еще раз почувствовал: Наташа понимает его и на нее можно положиться.

— Поступить, доченька, иначе, чем подсказывает совесть, значит — перечеркнуть все, чем жив человек. Значит, поставить под сомнение все, что делал, чего добивался. Понимаешь? Если здесь мне перестанут доверять, придется самому обратиться к генеральному.

Наташа молча кивнула.

— А как поступила бы ты?

Коваль уже знал, что она ответит на этот вопрос. Но он все-таки решил его задать.

— Точно так же, — ответила Наташа. — Если из-за твоей ошибки погибнет человек, как же ты сможешь тогда жить на свете?

— Ошибка, мне кажется, не только моя…

Наташа почувствовала жестокость своих слов и, чтобы смягчить их, подошла поближе к отцу:

— Так все это ужасно… Бедный Дик!..

— Ничего! Мы еще поборемся! — улыбнулся Коваль, поднимая голову.

— А как же! Ты сильный. Я всегда гордилась тобой, пап, но ты еще и большой хитрец. Вот и сейчас спрашиваешь меня, а сам все уже решил, я тебя знаю!

— Ах ты, моя хорошая!.. — прошептал Коваль, вспоминая, как одинок был он после смерти жены, как тяжко было без друга, с которым всем можно поделиться, и как хорошо, что снова есть у него такой друг — взрослая дочь. — Надо рассчитывать не на лучшее, а на худшее, — сказал он. — И надо быть готовым ко всему. Тогда удача будет казаться подарком судьбы и легче будет перенести неудачу…

— Послушай, пап! — неожиданно перебила его Наташа. — Но не кажется ли тебе, что плохо ты думаешь о людях, о своих товарищах. Неужели один только подполковник Коваль пытается разобраться в этой истории? А другие — против, да? Всем остальным не нужна справедливость?

— Нет, Наташенька, не против, конечно. Наоборот. Но все в этой истории так запуталось, что теперь, пожалуй, только я могу развязать этот узел. Новые сведения, пока еще разрозненные, малоубедительные, разговаривают на языке, понятном только мне. Другому же они могут показаться фантасмагорией, плодом усталого воображения. У нашего брата бывают случаи профессионального заболевания, когда оперативнику или следователю вдруг начинает казаться, что он ошибся. Эта мысль преследует его, он нервничает, паникует, дергает коллег. Неуверенность в себе, которая так же вредна, как и вера в свою непогрешимость, постепенно усугубляется, и тогда человек просто-напросто обязан уйти. Со стороны и я могу так выглядеть.

— Но ты ведь здоров!

— Да, безусловно! И что касается соответствия должности, то и оно целиком и полностью налицо. Но существуют сложные служебные отношения, и иногда они складываются так, что — ты этого пока не поймешь — в любом случае виноватым оказывается один и тот же человек. В данном случае — это я. Если нужно будет наказать кого-то за страдания Сосновского, накажут меня. Если тревога, которую я поднял, окажется ложной, — тоже меня. И — справедливо! Я действительно виноват или буду виноват и в том, и в другом случае. И именно поэтому никакого наказания не боюсь. Но ведь попутно накажут и тебя. Вот в чем все дело!

— Странно слышать, Дик! — рассердилась Наташа. — Что значит какое-то наказание в сравнении с человеческой жизнью! Ты ведь наверняка бросился бы спасать человека из-под колес поезда или тонущего! Так почему же ты сейчас колеблешься?

— Я не колеблюсь, Наташенька.

Коваль зябко передернул плечами.

— Тебе холодно? Но ведь топят уже. — Она подошла к батарее. — У, горячо! Как хорошо, что нам провели отопление! Так надоели эти дрова и уголь! Пыль, грязь. У меня на платьях до сих пор сажа.

«Убийца тот, кто убивает тело, но трижды убийца тот, кто убивает душу» — почему-то снова вспомнилось Ковалю изречение, которое пришло в голову во время совещания в «Артезианстрое». А может ли убийца духа стать обычным убийцей, поднять руку на человека? Нужно посмотреть у Ромена Роллана. Наверно, эта мысль имеет продолжение.

Коваль встал, сделал шаг, чтобы подойти к полке с книгами, и внезапно остановился как вкопанный.

— Как ты сказала, Наташка? — спросил он, повернувшись к дочери. Лицо его приняло при этом странное выражение. — Повтори, что ты сказала… О саже, о платьях…

Наташа недоуменно посмотрела на отца.

— Я сказала… Ну… Сказала: хорошо, что у нас паровое отопление…

— Нет, нет, — бросил подполковник. — Что ты сказала о саже, о своих платьях?

— Ничего особенного. Платья, сказала, пачкались. Бывало, как ни стараешься не прикоснуться к дверце, а все равно — в саже…