Владимир Кашин - Следы на воде

— Причины были. И серьезные, — наконец не выдержал молчания Чемодуров. — Но это мое личное дело.

— А вы поделитесь, и мы увидим, насколько они серьезные, — с легкой иронией в голосе предложил Коваль.

— Это мое личное дело, — повторил подозреваемый.

— В таком случае придется нам самим сказать. И молчание будет не в вашу пользу.

— Если все известно, — вздохнул Чемодуров, — чего же спрашивать… Понимаю… Это она… И здесь меня нашла…

— Кто «она»?

— Гулял с одной. Познакомился, когда учился в медицинском училище. Осенью сказала, ребенка ждет… жениться требовала… — Чемодуров выдавливал из себя слова, будто вспоминал забытые подробности. — Но у нее были и другие любовники. Я не дурак… Вообще, — вдруг оживился он, — по нынешним несправедливым законам мы женщинам выданы с головой… И я решил удрать, пока все перемелется…

— Как ее фамилия? Адрес? — спросил майор, записывая показания.

— Этого я вам не скажу. И не требуйте, если для вас что-нибудь значит женская честь.

«Он ко всему еще и большой нахал!» — подумал Коваль. И, увидев в глазах майора неприкрытое возмущение, улыбнулся: если для Келеберды похотливость подозреваемого была новинкой, то Коваль знал об этом, еще когда работал над беляевским делом Гуцу. Беседовал и с той девушкой, с которой встречался Чемодуров. Она не предъявляла никаких претензий и вскоре вышла замуж.

— Значит, в Беляевке растет ваш ребенок? — строго спросил Коваль.

— Не мой, не мой! — горячо возразил парень. — Я же говорил. Может, и не родился.

— Чего же было удирать, переходить на такое тяжелое, можно сказать, нелегальное положение?

— Родит… не родит, мой или не мой! Докажи, что ты не верблюд. Суд поверит ей, а не мне, — и плати восемнадцать лет. Я бы повесился от такой несправедливости!

— Да, несправедливость самая тяжкая обида для человека, — согласился Коваль и неожиданно спросил: — Куда вы, Чемодуров, дели свое ружье?

Огорошенный неожиданным вопросом, он вытаращился. Потом сухо сглотнул слюну, словно ему вдруг свело судорогой горло, и после паузы прохрипел:

— Какое еще ружье?

— Ваше… Из которого вы застрелили на Днестре Михайла Гуцу.

— Пятнадцатого октября днем, — вставил майор.

Чемодуров все еще не мог опомниться.

— Какого Гуцу? — наморщил он лоб и пожевал губами, как будто разговаривал сам с собой.

— Вы не знали такого в Беляевке?

— Впервые слышу…

— То, что ружье зарегистрировано на ваше имя, установлено, — сказал Коваль. — Баллистическая экспертиза подтвердила, что Гуцу убит именно из этого ружья. Картечь, хранившаяся у вас дома, идентична той, которая изъята из трупа. Все зафиксировано в документах этой папки. — Дмитрий Иванович подвинул к себе дело Чемодурова и положил на папку руку. — После того, как нашли ваше ружье. На дне протоки.

Чемодуров низко наклонил голову. Руки, которые до сих пор сравнительно спокойно лежали на коленях, соскользнули и повисли. Он сразу весь сник. Вспоминая преступления, вменявшиеся этому человеку, и его ночное нападение, которое до сих пор отдавалось болью во всем теле, Коваль не проявлял к нему, казалось бы, вполне оправданной злости. Сказывалась профессиональная привычка прятать глубоко собственные настроения, чтобы не утратить необходимой объективности и беспристрастности.

— У нас есть свидетель — гражданин Адаменко, который в тот день видел ваше преступление. Мы его сейчас вызвали на очную ставку.

…После того как Коваль показал Чемодурову фотографию его ружья, найденного в воде, особенно же после очной ставки с Адаменко, тот понял, что выкручиваться бесполезно.

— Он первый стрелял в меня, прицельно, — прошептал Чемодуров. — Вот и свидетель Адаменко подтверждает… Я сначала только в воздух выстрелил. Да, да… А потом, у меня это была необходимая оборона, — вдруг сообразил он и даже ободрился. — Второй раз я, конечно, стрельнул в его сторону. В ответ… А вы что хотели, чтобы он меня убил? Я не знаю, попал или нет, бросился удирать… Боялся, что прицелится как следует и будет мне хана… Но я не хотел убивать, честное слово! — Он смотрел умоляюще то на Келеберду, то на Коваля.

— Почему Гуцу стрелял в вас? — спросил Коваль.

— Гуцу забрал мои сети, а я требовал, чтобы он отдал назад, — захлебывался словами Чемодуров. — И начал стрелять… Я не стерпел и тоже выстрелил.

Кое-чему из слов Чемодурова, зная его импульсивный, своевольный характер, Коваль мог поверить.

— В котором часу произошла у вас стычка с Гуцу?