Лорел Гамильтон - Торговля кожей

— Они не люди, — сказал Олаф.

— В глазах закона, они люди, — сказал Хупер.

Я покачала головой.

— Нет, потому что если бы они действительно были людьми в соответствии с законом, был бы другой вариант. Закон, как написано, не делает исключений. Отто прав, они утратили свое право жить в соответствии с законом.

— Но они были под властью вампира, как и толпа людей.

— Да, но закон не признает такую возможность. Он не считает, что один вампир может подчинить себе другого. Он защищает только людей от власти вампиров.

— Вы хотите сказать, что для этих вампиров нет другой альтернативы?

— Им прямая дорога отсюда в морг. Они будут прикованы к каталке святыми предметами, а может, этими новыми цепями, я не знаю. Но они будут доставлены в морг и каким-то образом привязаны, дождутся рассвета, и когда уснут на день, мы убьем их, всех их.

— В законодательстве не говорится, что мы должны дожидаться рассвета, — сказал Олаф.

Я не смогла сдержать брезгливое выражение на лице.

— Никто добровольно не убивает их, пока они бодрствуют. Так поступают только тогда, когда нет вариантов.

— Если мы их прикончим побыстрее, тогда мы сможем двигаться дальше и помочь Санчесу и другим исполнителям.

— Они связывались по рации, — сказал Хупер.

— Что случилось? — Спросила я.

— Дом оказался пустым. Дом был разрушен чем-то, а Беринг мертв, или то, что им было. Он уже был мертв какое-то время.

— Итак, мертвый тупик, игра слов была ненамеренной.

Олаф сказал:

— Я думал, они отправились только на психическую разведку дома и должны были ждать остальных из нас, чтобы войти в него.

— Они ничего не почувствовали в доме. Они сообщили по рации, и лейтенант сделал звонок. — Хупер повернулся назад ко мне. — Если мы сможем доказать, что эти вампиры говорят правду, вы можете отложить казни?

— У нас есть некоторая свобода в отношении того, когда пускать ордер в ход, — сказала я.

— Каннибал может получить их воспоминания.

— Ему придется психически открыться перед вампирами. Это отличается от игр в человеческом мозге, — сказала я.

— Не имеет значения, почему они сделали то, что сделали, — сказал Олаф. — Согласно закону, они будут казнены, независимо от того, почему.

— Мы должны защищать всех людей в этом городе. — Хупер указал назад на ожидающих вампиров. — Последнее, что я проверил, они квалифицируются как люди.

— Я не знаю, что вам сказать, сержант. Ни одна тюрьма не примет их, и мы не можем оставить их на несколько дней прикованными к каталке святыми предметами. Это считается жестоким и необычным, поэтому они должны быть истреблены в установленные сроки.

— Так что лучше просто убить их, чем оставить на каталке?

— Я вам излагаю закон, а не то, во что я верю, — сказала я. — Честно говоря, я думаю, если положить их в запечатанные крестами гробы на некоторое время, они будут в безопасности и не будут болтаться на пути, но это тоже считается жестоким и необычным.

— Если бы они были людьми, этого бы не было.

— Если бы они были людьми, мы бы не говорили о помещении их в коробку и засовывании их в яму где-нибудь. Если бы они были людьми, нам бы не позволили приковать их к каталке и удалить их сердца и головы. Если бы они были людьми, мы были бы без работы.

Он наградил меня взглядом, в котором медленно проявлялось отвращение.

— Подождите здесь, я поговорю с лейтенантом.

— Закон есть закон, — сказал Олаф.

— Я боюсь, что он прав, Хупер.

Он посмотрел на меня, игнорируя Олафа.

— Если бы был другой вариант, вы бы отказались от этого?

— Это зависит от варианта, но я с удовольствием бы воспользовалась правовым убежищем для таких моментов, которое не включало бы убийство.

— Это не убийство, — сказал Олаф.

Я повернулась к нему.

— Ты не веришь в это, поскольку, если бы это было не убийство, тебе бы это так не нравилось.

Он посмотрел на меня этими темными, как пещеры, глазами, и в их глубине был намек на гнев. Мне было все равно. Я просто знала, что не хочу убивать Сару, или Стива, или Генри Джефферсона, или девушку, которую он заставил плакать. Но чтобы не оставлять Олафа один на один с женщиной, мне пришлось бы взять их на себя, но блин не тогда, когда было темно, не тогда, когда они могли видеть, что их ждет, не тогда, когда они были в страхе.

— Ты действительно не получаешь удовольствия, убивая их, да? — Спросил он, и его голос звучал удивленно.

— Я говорила тебе, что мне это не нравится.

— Да, говорила, но я не поверил тебе.