Б. Седов: Отшельник

Знахарь засмеялся.

— Ну как, угадал?

— В общем — да, — согласился Знахарь, — всякое в моей жизни было.

— Вот за это всякое мы сейчас и выпьем, — сказал Волжанин и стал разливать коньяк.

Знахарь посмотрел на бутылку:

— А ведь придется вторую брать.

— Придется, — назидательно заметил Волжанин, — говорят о чем-то нежелательном. А мы возьмем ее с полным удовольствием и неподдельным желанием.

— Согласен, — кивнул Знахарь, — ошибся. Виноват. Исправлюсь.

— Смотрите у меня, — с притворной строгостью сказал Волжанин, снова перейдя на вы.

— Виктор, — Знахарь помялся, — вы уж раз перешли со мной на ты, так и продолжайте. Меня, знаете ли, это вполне устраивает.

— Годится, — кивнул Волжанин, — тогда — вот твоя порцайка.

— Спасибо, — сказал Знахарь, принимая мензурку, — так, значит, за всякое?

— Совершенно верно, — усмехнулся Волжанин, — за всякое. Потому что если бы его — всякого — не было в нашей жизни, она была бы пресна и скучна.

— Ну… — протянул Знахарь, — иногда это всякое бывает таким, что не дай бог!

— Совершенно верно, — повторил Волжанин, — но это закон жизни. Хорошее всякое не бывает без плохого всякого. И тут уж никуда не денешься.

— Диалектика, мать ее, — Знахарь опрокинул коньяк в рот.

— Она самая, голубушка, — кивнул Волжанин и тоже принял на грудь.

Закурив, он откинулся на подголовник и задумчиво сказал:

— Моисею на горе Синай были выданы под расписку три скрижали. Так он, старый идиот, одну из них разбил. И, понятное дело, утаил этот позорный факт от своего народа. А на третьей скрижали, в числе пяти заповедей…

— А почему пяти? — удивился Знахарь.

— Как почему, — удивился Волжанин в ответ, — ведь Моисей принес две скрижали?

— Вроде две… — неуверенно сказал Знахарь.

— Две, точно две, — Волжанин махнул рукой, — а заповедей — десять. Значит — по пять на каждой. Из этого делаем допущение, что на третьей было тоже пять. Логично?

— Логично, — согласился Знахарь.

— Вот. Так на третьей в числе еще пяти была заповедь «Не бойся».

— А может быть еще — «Не верь» и «Не проси»? — Знахарь криво и недобро усмехнулся.

Волжанин внимательно посмотрел на него и серьезно ответил:

— Нет. Таких не было. Можешь мне поверить. И не надо путать Божий дар с уголовной яичницей.

— А почему бы и не попутать? — сварливо поинтересовался Знахарь, — ведь ваша радиостанция и воровские песни передает, так что для вас должно быть все едино.

— Ты, Майкл, это брось. Вижу, что обостряешь, и прошу — не надо. А насчет нашего радио… Так у нас есть разные песни — и бардовские, и авторские, и народные. Есть у нас и воровские, так ведь они тоже народные, воры тоже часть нашего народа, и немалая, между прочим! Так что игнорировать их музыкальные симпатии было бы непростительной оплошностью. А у воров ведь тоже душа есть — разве не так?

— Есть, — неохотно согласился Знахарь, — да только знаю я, какая у них душа.

— Интересно, откуда? — прищурился Волжанин.

— Неважно, — отрезал Знахарь.

— Ну, неважно, так и неважно, — покладисто согласился Волжанин, — только не забывай, что уголовники не сами себе такую судьбу выбирали. И, поверь мне, есть у них и чувства и мечты.

Знахарю не хотелось говорить на эту тему, поэтому он кивнул и сказал:

— Так что там насчет разбитой скрижали?

— Ловок… — усмехнулся Волжанин, — а насчет скрижали, которую расколотил криворукий Моисей, была там заповедь «Не бойся». И я расскажу тебе притчу. Не возражаешь? Она короткая.

— Так хоть и длинная, — улыбнулся Знахарь, — притча — это хорошо.

— Вот и я так думаю, — кивнул Волжанин, — тогда слушай.

Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил с интонациями настоящего артиста:

— Жил-был один человек. Был он смел и решителен, справедлив и силен. А может быть и нет. Неважно. Этот человек больше всего на свете боялся, что его зарежут. С ужасом он представлял себе, как холодное и твердое лезвие ножа входит к нему в живот, нарушая божественную гармонию его телесного существа. Кровь, боль, ужас, смерть. Эта картина в разнообразных вариациях представала перед его внутренним взором едва ли не каждый день, вызывая содрогание и страх. И даже, возможно, отравляла ему жизнь. Но вот настал день, когда человек этот обнаружил себя лежащим на смертном одре. Был он уже глубоким стариком. И, чувствуя на сердце стальную руку той, которая не обходит своим вниманием никого, он с облегчением произнес: «Слава богу, не зарезали!»