Максим Горький: Отшельник

М.Горький

Отшельник

Лесной овраг полого спускался к жёлтой Оке, по дну его бежал, прячась в травах, ручей; над оврагом - незаметно днём и трепетно по ночам - текла голубая река небес, в ней играли звёзды, как золотые ерши.

По юго-восточному берегу оврага спутанно и густо разросся кустарник, в чаще его, под крутым отвесом, вырыта пещера, прикрытая дверью, искусно связанной из толстых сучьев, а перед дверью насыпана укреплённая булыжником площадка в сажень квадрата, от неё к ручью спускаются лестницей тяжёлые валуны. Три молодых дерева растут перед дверью пещеры - липа, берёза и клён.

Всё около пещеры сделано хозяйственно и прочно, - на долгую жизнь. И так же прочно устроена внутренность её: бока и свод покрыты циновками из прутьев ивняка, циновки смазаны глиной, смешанной с илом ручья; налево от входа сложена небольшая печь, а в углу - аналой, покрытый, точно парчою, плотной рогожей, на аналое в железном держальце - лампадка, синеватый огонёк её колеблется, в сумраке, чуть виден.

За аналоем три чёрные иконы, на стенах висят связки новых лаптей, на полу лежит лыко, вкусный запах сухих трав наполняет пещеру.

Хозяин этого жилища - старик среднего роста, плотный, но весь какой-то измятый, искусанный. Лицо его, красное, точно кирпич, безобразно, левая щека разрезана от уха до подбородка глубоким шрамом, он искривил рот, придав ему выражение болезненно-насмешливое, тёмненькие глаза изувечены трахомой (хроническая вирусная болезнь, поражающая глаза и приводящая к слепоте - Ред.) - без ресниц, с красными рубцами на месте век, волосы на голове вылезли клочьями, и на бугроватом черепе - две лысины, одна небольшая - на макушке, другая обнажила левое ухо. Но старик подвижен и ловок, точно хорёк; уродливо голые глаза его смотрят ласково; когда он смеётся, увечья лица почти исчезают в мягком обилии морщин. На нём хорошая рубаха небелёного полотна, синие пестрядинные штаны, верёвочные лапти, ноги до колен в заячьих шкурках вместо онуч.

Я пришёл к нему весёлым днём мая, и мы сразу подружились, он оставил меня ночевать, а во второе моё посещение уже рассказал мне свою жизнь.

- Я пильщик был, - сказывал он, лёжа под кустом калины, сняв рубаху и грея на солнце грудь, мускулистую не по-стариковски. - Я семнадцать лет брёвна резал, вот и рожу мне пила распахала. Так и звали меня - Савёл Пильщик. Пилить - это, дружба, не лёгкая занятия: машешь, машешь руками в небо, а на роже - сетка, а над головой - брёвна, и ничего не видать, и опилок на тебя сыплется - беда! А я - весёлый был, игристый, турманом жил, знаешь - голуби есть турмана: взовьётся высоченно в небеса, в самую невидимую глубь, свернёт там крылья, головку под крыло и - бултых вниз! Многие убиваются насмерть, об крыши, об землю. Вот эдак и я. Весёлый я был, безобидный, вроде блаженного какого, бабы, девки любили меня, ну - как сахар, - верное слово. Что делалось! Вспомнить радошно...

И, перекатываясь с бока на бок, он смеялся звонко, как молодой, только в горле у него немного хрипело, смеху его ладно вторил ручей. Тепло вздыхал ветер; по нежным бархатам весенней листвы скользили золотистые зайчики.

- Ну-кось, хлебнём, дружба, - предложил Савёл. - Тащи её!

Я сходил к ручью, - в нём холодилась бутылка водки, - выпили по стаканчику. Закусывая кренделем и воблой, старик с восхищением говорил:

- Хорошо это придумано - винишко!

И, облизав седые, трёпанные усы:

- Ладная штука! Много я её не могу принять, а в малом качестве уважаю! Сказывают: первый водку сварил - бес. За хорошее дело и бесу спасибо...

Зажмурил глаза, умолк на минуту и вдруг воскликнул, протестуя:

- Ну, всё-таки обидели меня, - в кровь обидели! Эх, дружба, до чего же люди обижать навыкли дружка дружку - даже стыдно. Щенком бездомным совесть живёт промежду нас, неприютно совести! Ну, - ладно. Был я женатый, всё как следует, жена - Натальей звали - красивая баба, мягкая. И жили мы с ней ничего, утешно, гуляла она несколько, ну - я сам человек отхожий, дома живу - мало, где какая баба получше, поласковее - той и пользуюсь. Дело обыкновенное, без него нельзя, а в крепкие годы ничего лучше не найдёшь. Бывало, приду домой, деньжонок принесу, того сего, а люди говорят: "Савёл, завязывай жене подол, когда из дому уходишь!" Смеются, значит. Ну, я её для приличности - побью маленько, потом подарочек сделаю, приласкаю: "Дура, говорю, как же это ты насмех людям ставишь меня? Или я тебе неприятель али недруг какой?" Плачет, конешно. "Врут они", - говорит. Я сам знаю, что люди врать любят, ну однако меня не обманешь: ночь про бабу правду скажет, ночью сразу почуешь: была ли в чужих руках, али нет?