Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн

Вот так он там и стоял, со своими подгнившими порожками, подточенными термитами балками и покосившейся крышей, крытой кедровым гонтом, – осколок безвозвратно ушедшей манхэттенской эпохи, построенный в 1779 году, когда в южной части острова был порт захода английских торговых судов, а ландшафт северной части состоял из речек, грязных дорог и ферм, принадлежавших голландцам и нескольким квакерам. Потолки в доме были низкими, окна перекосились, а пузырчатые стекла громко дребезжали в старых рамах во время бури, но по какой-то причине все это сооружение не пошло на снос – возможно, потому, что слишком красивой была внутренняя отделка из орехового дерева, а может быть, из-за чересчур упрямого владельца, или возникшего в семье разлада, или просто по какой-то случайности – кто знает. Нам было все равно. Нам был нужен, необходим этот дом с пятачком зелени перед фасадом и маленькой кривенькой яблоней. Где-то в другом месте такой дом считался бы самым обычным строением, но в Манхэттене он был чудом.

Нам с Лайзой было тогда чуть за тридцать, поженились мы совсем недавно, и цена на дом казалась нам немыслимо высокой. Но однажды Лайза, работавшая хирургом, пришла домой с изумленно недоверчивым выражением лица и сообщила, что известнейший в городе специалист, самодовольный мэтр под шестьдесят, предложил ей заняться совместной практикой, к чему его побудила крайняя необходимость. Дело в том, что, женившись в третий раз, добропорядочный доктор оплодотворил свою прежде не рожавшую сорокалетнюю супругу, зная, что она уже достигла возраста безнадежности, но понятия не имел о том, что его жена тайком принимала средства, усиливающие детородные функции. В итоге ультразвуковая диагностика обнаружила биение трех крошечных сердец. Перспектива появления стольких новых жизней перепугала доктора чуть не до смерти; подобно многим важным седовласым персонам, снискавшим в городе огромный успех, он неожиданно для себя оказался в ситуации, когда ему потребовалась молодая компаньонка, чтобы было на кого взвалить бремя своих забот. И за это он готов был платить, и платить щедро. Он понимал, что Лайзе скоро захочется иметь своих детей, но для него это не имело значения, поскольку он с полным основанием рассчитывал на ее мастерство и присущую молодости выносливость. «Что я буду делать с такой кучей денег?» – первое, что выпалила Лайза в ответ на его предложение. И тут почтенный хирург отеческим тоном прочел ей в общем полезную, но не совсем уместную лекцию о гигантских размерах федерального долга и неизбежной для правительства необходимости печатать деньги. «Покупайте столько недвижимости, сколько сможете», – закончил он.

К примеру, такой вот сельский дом в Нью-Йорке. Переступив через порог и войдя в парадную дверь, мы первым делом осмотрели спальню, пытаясь представить себе, как мы будем спать и бодрствовать в этой маленькой пустой комнате. Пыльные полы, спертый воздух, хотя продавец и позаботился о том, чтобы старые оштукатуренные стены слегка подновили и покрасили. Мы стояли на полу из широких сосновых досок, размышляя о незнакомых нам людях, живших в этой комнате; о голосах, звучавших здесь, когда они смеялись, гневались и наслаждались друг другом в минуты близости; о младенцах и детях; о страдании и смерти.

Этот маленький дом с тремя тесными спаленками каким-то образом заставлял меня оставаться честным или, как мне казалось, постоянно напоминал мне, что город уже существовал здесь задолго до меня и надолго останется на том же месте после моего ухода. Мои дети могли бы вырасти в квартире в Верхнем Вест-Сайде, с привратником, одетым в форму, с бакалейными лавками, сухой чисткой и видеосалонами, и в этом нет ничего плохого, но в нашем доме с яблонькой было нечто такое, что навсегда остается в памяти, и я знал, что Салли и Томми уже полюбили кривой кирпичный коридор, покатую крышу и потолки с низкими балками. (Здесь прежде жили другие дети: моя жена нашла на полу столетней давности пуговицы, застрявшие в щелях между досками; крошечных оловянных солдатиков, спрятанных в саду; а когда мы ремонтировали кухню, то обнаружили там пластмассовую голову куклы Барби, которую, судя по прическе, купили в 1965 году.) Когда мои дети станут взрослыми, они, смею надеяться, поймут, что росли в замечательном доме. Знаете, больше всего на свете я хотел бы, чтобы они знали, что их любят, и благодаря этому отыскали – прямо на молекулярном уровне – свой путь в будущее. Мне кажется, всегда можно точно определить, кто в детстве чувствовал себя любимым, а кто – нет. Это видно по глазам, походке, манере говорить и отдает такой пряной горечью, что вот вроде еще немного – и можно вдохнуть ее аромат.