Владимир Гоник - Я не свидетель

Теперь фотография, которую прислал этот Анерт из Мюнхена. Интересно не только то, что на ней запечатлен отец, но и то, что рядом с ним какой-то Борис Иегупов. Время повыдуло из памяти многое, что было вроде недавно - пять-десять лет назад, но почему-то запасливо сохранило пустяки из далекого почти нереального уже детства: искореженные булыжники мостовых, поросшие лопухами кюветы, где в теплой пыли, нахохлившись, квочка прикрыла желтые цыплячьи тельца и подозрительно вертела по сторонам головой; из школы спешит домой аккуратный мальчик в матросском костюмчике - Георг Тюнен; он минует улицу Благовещенскую, на углу, где заворачивает на Большую Успенскую - остекленная дверь из темного дерева, это вход в "фотографию Иегупова"; хотя она уже давно государственная, однако жители называют ее по имени прежнего владельца. Но имелся и еще один Иегупов. В 1941 году, когда из Старорецка вывозили немцев, среди конвойных, вертелся хромой парень в штатском, было ему чуть за двадцать. Когда их привезли в Казахстан, к месту, конвойные куда-то исчезли, а парень этот остался в Энбекталды, был кучером на пролетке, возившей местного начальника НКВД, а жил во дворе НКВД в каморке глинобитного флигелька; не имел в Энбекталды ни родных, ни знакомых, и потому быть может подружился с ним, Георгом Тюненом - земляком и почти ровесником, Тюнен был старше его всего на год. Звали паренька Антон Иегупов. Позже Тюнен узнал, что отец Антона и был владельцем фотосалона. В 1918 году трехмесячный Антон остался сиротой, родители умерли от тифа.

Еще Тюнен помнил, что в их эшелоне было три товарных вагона, в которых везли из самого Старорецка каких-то лошадей, Антон и еще два пожилых мужика были при них конюхами.

Из Энбекталды Антон уехал в 1949 году в Старорецк к какой-то родственнице. Все эти годы они переписывались, но с каждым десятилетием все реже и реже, к нынешнему времени получали друг от друга одно-два письма в год, а случалось, что и через раз...

И сейчас Тюнен решил не только написать приятелю, но и, пересняв, отправить фотографию: вдруг этот Иегупов на ней - отец Антона, а у Антона может и нет такого снимка, то-то будет человеку приятно, память.

Тюнен достал из старого иссохшего комодика общую тетрадь, выдрал двойной листок в клеточку, в шариковой ручке паста застыла, давно не пользовался, и он повертел стержнем над пламенем спички, почеркал штришками по белому полю газеты и приступил к сочинению письма. Излагал все обстоятельно - и про сообщение Анерта из Мюнхена, и про фотографию, копию с которой посылает, и что это должно остаться в секрете, только между ними (главное, чтоб сын Александр не знал), объяснил при этом мотивы.

Послание это Тюнен отправлял заказным "до востребования", как и просил Антон, поскольку в одном из последних писем сообщал, что дом их должны ставить на капремонт, это на год-два, а куда переселят, он покуда не знает. Написав письмо, Тюнен отправился к знакомому фотографу, чтобы снять копию со снимка...

3

Левин сидел у себя в кабинете, заполнял какие-то анкеты, необходимые для собеса. Стол его был прибран, никаких бумаг, как прежде. На сейфе стояла радиоточка, "Маяк" передавал последние известия. На отдельном столике были разложены стопками писчая бумага, жесткие папки с надписью "Дело", мягкие папки с надписью "Надзорное производство"...

В одиннадцать, как и условились, пришел Михальченко. Высокий, сильный, в стеганой синей куртке, где каждый квадрат словно был накачан воздухом, отчего Михальченко казался еще выше и необъятней. Левин обратил внимание, что лицо бывшего капитана обрамляла уже заметная русая борода, раньше тот всегда был гладко выбрит.

Михальченко протянул правую, здоровую руку, снял куртку и кепку, повесил на вешалку, пригладил сперва, а потом чуть взбил густые волосы и проходя мимо столика, указал на стопки папок:

- Запасец, смотрю, большой. На сколько пятилеток? - засмеялся, садясь обок Левина.

- Это уже наследство для будущего хозяина кабинета... Жирком обрастаешь, Иван.

- Жена откармливает за все годы, - он положил большие руки на стол, и Левин увидел полураспрямленные пальцы левой - сухой мертвенной белизны, с неестественно выпуклыми одеревеневшими синюшными ногтями.

- Как рука? - спросил Левин.

- Упражняю, хожу на массаж. Немного расшевелил... Когда уходите, Ефим Захарович?

- Дело в суде пройдет.... надеюсь гладко, тогда уж... Ну, выкладывай.

- Я по вашу душу, Ефим Захарович.

- Это в каком смысле, Иван?