Михаил Палев - Византийский манускрипт

– Дудич пишет: когда в 1709 году после дуэли со знатным венецианцем Змаевич вынужден был бежать в Константинополь, эту пластину подарила ему на прощанье его возлюбленная, некая знатная дама, ее имени Дудич не сообщает. Змаевич все время носил пластину на себе, и когда в 1735 году он скончался, то особо упомянул в своем завещании два предмета: картину, вывезенную им из Константинополя, и эту самую пластину. Пластину он завещал своему родственнику, проживавшему в Каттаро, а картину передал Дудичу. Капитан-командор Дудич вскоре вышел в отставку, передал талисман в Каттаро наследнику с оказией, а сам удалился в свое поместье под Воронежем, где и написал записки.

– А где сейчас картина?

– Я ее продала, – с вызовом ответила Кайтелер. – Так сложились обстоятельства. Я перевелась из Томского университета в ЛГУ специально, чтобы ухаживать за дядей. Он жил в огромной квартире на Съездовской, и в этой квартире ему принадлежала всего одна комната, метров пятнадцати. Прекрасный особняк середины восемнадцатого века с домовой церковью напоминал амбар обанкротившегося колхоза! Сантехнику не меняли с тех пор, как ее там провели в 1912 году. Ужас! В довершение всего, дядя умудрился наделать долгов и перед смертью составил список: кому и сколько он должен. Он и прописал меня к себе при условии, что я расплачусь по его долгам. А что он мне оставил? Несколько папок, набитых бумагами, из которых безусловную историческую ценность представлял лишь один пергаментный манускрипт. Ну, и картину неизвестного художника, неизвестного к тому же происхождения – только и ценности, что старая. Я понесла ее в салон, так эксперт даже затруднился назвать время ее создания. Слава богу, нашелся какой-то коллекционер, который понял, что это за сокровище!

– И сколько вы за нее выручили? – поинтересовался Тавров. – Если не секрет, конечно?

– А нисколько, – с усмешкой ответила Кайтелер. – Когда со мной связались насчет картины, то я сказала, вроде как в шутку, что если квартиру расселят, приватизируют на меня и отремонтируют, то я с радостью отдам картину. Меня спросили, что еще мне надо. Я, начиная злиться, сказала, что еще надо бы заплатить тем людям, которым дядя остался должен… там тысяч на семь баксов набралось. Через две недели за мной заехал человек, мы отправились к нотариусу, и мне вручили документы на квартиру. Представляете?! В заключение мне сняли люкс в «Астории» и предложили там пожить недельку, пока будут делать ремонт. И еще попросили список дядиных кредиторов. За неделю в квартире забацали потрясный евроремонт, а заодно и по всему подъезду поменяли сантехнику, поскольку все уже сгнило напрочь. На столе в прихожей лежали расписки от кредиторов. В полном смятении я отдала картину человеку, привезшему меня из «Астории» домой. Он вручил мне маленькую кожаную коробочку и откланялся. Вот и все.

– А что было в коробочке? – полюбопытствовал Кудасов.

– Вот это, – протянула руку Кайтелер. На безымянном пальце лучилось бриллиантовым сиянием золотое кольцо. – Я на досуге посчитала: картина со всеми услугами обошлась покупателю не менее чем в 400 тысяч долларов. Не считая налогов и комиссионных посреднику.

– Рембрандт, однако! – прикинул Тавров. – У вас не сохранился телефон представителя того коллекционера?

– У меня даже где-то осталась его визитка, – вспомнила Кайтелер. Она полезла в сумочку, достала оттуда визитницу и быстро нашла карточку. – Вот, пожалуйста.

«Введенский Иннокентий Венедиктович, антиквариат, экспертиза, реставрация». Тавров положил визитку в карман.

– А откуда этот Введенский узнал, что у вас есть эта картина? – спросил Тавров.

– Да я многим знакомым говорила, что от дяди осталось лишь две вещи, за которые можно выручить хоть что-то: манускрипт и картина. Вот, видимо, где-то и сработало… Понимаете, когда Введенский позвонил, я подумала, что это чья-то неудачная шутка. А когда меня повезли к нотариусу и оказалось, что я – собственница огромной квартиры, а потом на неделю меня поселили в люксе в «Астории»… В общем, в такой ситуации мне даже не пришло в голову спросить, как он на меня вышел.

– Понимаю, – кивнул Тавров. – Я вас поздравляю с такой удачей. Что было изображено на картине?

– Такой темный фон, на заднем плане не то стена, не то руины… непонятно что, короче. У стены на камне сидит ангел в серебристых одеждах, на его колене лежит меч… точнее, не лежит, а опирается рукоятью в колено, а острием он уперт в землю. На земле нарисован круг с пентаклем, ангел находится внутри его, а острие меча выходит за круг. В правой руке ангел держит что-то, похожее на круглый шар, и шар, в свою очередь, оперт на лезвие меча, а в левой руке ангел держит жезл с обвитой вокруг него змеей. А перед ангелом какое-то серебристое сияние, исходящее от какого-то непонятного предмета… что-то вроде неправильного кольца или нимба… трудно понять. И вот что еще интересно: картина написана на шелке. И краски не выцветшие, а словно вчера писали.