Лариса Соболева - Часы остановятся в полночь

– Это я, – шепотом ответила Лана.

– Что случилось? – обеспокоился Максим. – Почему бродишь? Стало хуже? Фельдшера позвать?

Совершенно неожиданно девочка, с головой завернутая в одеяло, села на край кровати, потом… улеглась рядом спиной к нему. Максим включил настольную лампу и отчитал Лану:

– Это еще что? Ты перепутала кровати. Если боишься спать одна в комнате, то возьми ночник у Велты Артуровны.

– Я не одна в комнате, там еще Настя, – как-то необычно промурлыкала Лана. – Она спит крепко-крепко.

– И ты иди спать…

Он слегка подтолкнул ее, но вдруг Лана повернула к нему личико… Максим сначала не понял, что это ее полудетская мордашка.

– Что у тебя с лицом? – озадачился он.

– Я накрасилась.

– Вижу. Немножко перебрала с краской.

Если б немножко! Шлюхи на панели так не мажутся. Она повторила сегодняшний грим Насти, вот уж правда: дурной пример заразителен. Но первая – взрослая девушка, и то выглядела по-дурацки, что же говорить о подростке? Веки накрашены неодинаково, ресницы длинные, но от туши слиплись и казались приклеенными, неумело обведен губной помадой рот… Глупее он ничего не видел.

– А почему на ночь? – машинально спросил Максим, еще не зная, что все это значит и как реагировать.

– Для тебя, – сказала Лана.

– Чего-чего?!!

Вместо повторного ответа она отбросила одеяло, глазам Максима предстало жалкое зрелище, достойное пера сатирика. На тоненьком тельце с выступающими ребрышками болтались только кружевные трусики и бюстгальтер, в который, если честно, класть нечего. Есть девочки и в четырнадцать с развитыми формами, у Ланы же выпуклости только в процессе формирования, и пока не видно, чтоб этот процесс подходил к завершению. Но самое забавное – две тоненькие подпорки (ноги), обтянутые чулками с широкой кружевной резинкой. Все это (вместе с намазанным личиком) лежало, вытянувшись в струну, отчего Лана казалась еще худее. Если сказать, что у Максима отвалилась челюсть и глаза вылезли наружу, – это ничего не сказать. Он до такой степени был шокирован, что растерянно произнес:

– Не понял.

– Что тут не понимать? – Лана села, подтянула подпорки в виде ног, обхватила острые коленки руками и кокетливо наклонила голову в идиотских косичках с пластмассовыми бантиками. – Я для тебя старалась.

Журавский опрокинул в рот рюмку, занюхал кулаком, мигая веками, словно у него тик, выдохнул вместе с концом фразы:

– …про гетер и гейш полчаса впаривал. Это, мол, высший женской пилотаж. Они свободны, прекрасны, умны, способны реанимировать мужчину. И мне, поскольку жена осточертела, превратившись в засохший букет, нужна не только физическая разрядка, но и психологическая. Я сказал, что гетер в нашем городе не водится, что не вижу различия между гетерами и проститутками. Биулин возразил, что проститутка стоит копейки и удовольствие дает копеечное, но если я хочу настоящей красоты во всех смыслах – от простого общения до любви, – то это обойдется недешево. И показал фотографии…

– Фотографии? – переглянулись Эрнст с Кимом.

– Да, фотографии. Девушка была прекрасна, как… как… не знаю, с чем сравнить… Эта чистота в лице, глазах… Ничего общего с грязью. М-да. Я отказался, но Биулин сунул мне в карман свою визитку и фотографию. Знаете, закинул-таки удочку! Моя жена такая строгая, такая правильная… И сознательная! Осознает, что я никуда не денусь потому, что делить с ней нажитое мной добро не захочу, поэтому она сознательно долбит меня, долбит… Не уважает. Биулин пожалел меня, когда назвал ее засохшим букетом. Какой букет! Верблюжья колючка. Я подумал, что жизнь так и пройдет в однородном режиме с верблюжьей колючкой, в заботах о сыновьях, когда о себе обязан забыть, в работе, потому что надо удовлетворять потребности семьи. А мне в моей жизни места нет. Почему я обязан забыть о себе? Я доставал фотографию и представлял себя с Лорой…

Журавский сделал паузу, отдавшись воспоминаниям и при этом прикрыв веки. Он сглотнул, облизнул пересохшие губы, как от жажды, и неожиданно свирепо процедил, сотрясая воздух растопыренными пальцами:

– Неужели я не имел права оторваться один раз?

– Ксения Макаровна вас записала четыре раза, – уличил его Эрнст, не проникшись исповедью.

– Да-а-а… – издал гортанный звук Журавский, зловеще улыбаясь. – Если б эта сволочь была жива, я б ее сам убил.

– За что вы ее ненавидите?

– За обман. Встречи с Лорой Биулин организовывал у Ксеньки. Вы не видели, как она переживала за Лору, просто мать родная!