Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

— Забирайте, на что они мне? Раз вам нужны, то и хорошо.

Бурмин сложил бумаги.

— Иван Иванович, а когда отец Алексий скончался, где были его жена и дочери?

— Жена вскоре после него померла. А дочери замуж повыходили и уехали. Одна-то в Новгороде живет, а вторая, кажется, в Пскове.

— Вы говорите, отец Алексий в церкви скончался, а мне рассказывали, что он пчеловодом был.

— А как же? Был. Потом его упросили в церкви послужить, когда ее открыли. Так он и служил помаленьку.

— А что потом с дочерьми его стало, вы знаете?

— Откуда мне знать?.. Не слыхивал ничего больше. Я вам вот что скажу: тут у нас в музее работает один чудак, мы его так и зовем музейщиком. Он до войны в школе у нас работал. Тогда еще был человек как человек. Так вы с ним поговорите, он ведь с сестрами-то с обеими знакомый. Он меня еще до войны все об них выспрашивал, интересовался, познакомиться хотел. А когда они сюда приехали на отцову могилку, он тут как тут. С Манькой-то у него вроде чего и было... она тут погостила... Он, может, вам об них чего и скажет.

В материалах опроса жителей и в документах о действиях партизан Бурмин обратил внимание на фамилию Грюбель.

Оказалось, что «консультант по русским», как его назвал пленный немец, прекрасно знал район Больших Камней и Старицкое. В то время как этот район был в руках партизан, Грюбель с группой войск пытался прорваться к Старицкому монастырю. В рассказах жителей, помнивших старые времена, тоже встречалось имя Грюбеля — управляющего имением Муренина.

Бурмин решил сходить в село Татаринцево, повидаться с Федором Сидоровичем Зубовым, старожилом Больше-Каменского района. Бурмин застал его в саду — он хлопотал возле ульев, одетый в светлую куртку и белый картуз.

— Подожди, добрый человек, во дворе, боюсь, как бы тебя пчелы не обидели.

— Федор Сидорович, мне посоветовали обратиться к вам. Я интересуюсь историей жизни помещика Муренина. Вы его, наверно, помните?

— Как же. Очень даже хорошо помню. А вы кто будете?

— Я работник музейного фонда, собираю исторический материал о вашем районе.

Бурмин достал удостоверение, Зубов рассмотрел его внимательно.

— Стало быть, о Муренине будет разговор?

— Не только. И о партизанах. Вы ведь тоже бывший партизан?

— Было такое... Ну что ж, пойдемте в избу. И фотокарточки посмотрите.

Зубов уселся напротив Бурмина:

— Вы что же, на пленку записывать будете?

— Нет. Просто побеседуем.

— Меня давешним летом на пленку комсомольцы записывали. В музей ее отдали при районном центре... Так с чего начинать-то?

— Лучше с того времени, когда вы Муренина знали. А может, вы и управляющего помните?

— Как же, помню, хотя я тогда еще мальчишкой был. Он все больше верхом разъезжал. Строгий такой мужчина, совсем молодой. Всегда в шляпе и в перчатках. А в руке хлыст. Усы носил, но без бороды. По-нашему чисто говорил... Он, похоже, в свою Германию сбежал, как война началась, пропал сразу из усадьбы.

— Он был женат?

— Нет. Какое там! Соседского бедного помещика дочка ему, видно, приглянулась, он все туда ездил. Пожениться не успели, война их разлучила.

— А Кузьму Бородулина вы помните?

— Помню и дядю Кузьму. Он, бывало, нас, ребятишек, увидит, яблоками угощает — полные пазухи насыплем...

— Может, помните или слышали от других про последние дни жизни Муренина и Бородулина?

— Когда тут банда Полищука орудовала, батя мой запряг лошадь и велел брательнику ехать за барином и Кузьмой, спасать их. Брат и привез обоих в лесную сторожку. Я-то в ту пору увечный был, ногу сломал, от военной службы меня отстранили — в сторожке этой жил. Там всем места хватило — в одной половине барин с Кузьмой, в другой — мы.

Барин из избушки редко выходил, и с нами почти не разговаривал. А как-то раз сказал Кузьме, что, мол, умрет скоро — сон ему, вишь, привиделся, будто матушка за ним приходила. И отослал Кузьму в имение. А потом мы услыхали: Кузьму убил кто-то прямо на крыльце. И еще слушок прошел, что в то утро к имению на лошади приезжал управляющий муренинский. И вот в чем загвоздка — сразу как сквозь землю провалился, а лошадь возле усадьбы осталась. Куда управитель делся, неведомо.

Как узнал про Кузьму барин, язык отнялся, уставился в потолок, один глаз ворочается, а другой как у мертвяка. Мы хотели его на деревню отвезти, да трогать побоялись. А ночью он и преставился.

— Не знаете, какие вещи после него остались?

— Какие там вещи! Одежа старая да еще иконки. Вот и все имущество... Ай нет, забыл! Еще списки какие-то мы нашли. А усадьбу его всю порушили, там, видать, Полищук погостил. Ничего целого не осталось, все побито. Потом бабы этого дому барского боялись, поговаривали, будто вечером видели там барина всего в белом и Кузьму. Привидения, стало быть... Дом года полтора стоял. Видать, там клад какой искали: все полы разворотили, стены исковыряли. Да одной темной ночью пожар случился. Шибко горело! Камень потом растащили, головешки на дрова перевели.