Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

— И что же? — рванулся с постели Засекин.

— Лежите спокойно. Вы же, как говорится, снова на свет родились.

— Кто же увидел, что меня жгут? — выпалил ошеломленный Засекин.

— Мне довелось неподалеку на охоте быть, вдруг почувствовал: жареным пахнет... А вы тяжелый, и не подумаешь — с виду-то сухощавый...

— Как? Значит, вы меня спасли? Я теперь вам всю жизнь...

— Вот уж это лишнее... Как видите, все обошлось без последствий. Разве вот брови...

Засекин еще раньше заметил, что брови у Бурмина какие-то странные — то ли подпаленные, то ли сбритые.

— Лисовский составил объяснение, если спросят: пошли, мол, вместе на рыбалку, Засекин основательно напился. Лисовский сам не пьет, за редким исключением. Пьяниц терпеть не может. Он оставил вас проспаться в сторожке, а вы закурили. Должно быть, папироса упала... и... пожар. Вы на небеса отправились. Он же в это время был на рыбалке, на озере. Рыбу ловил. Оттуда пожар не виден.

— Ну и дела! За что же он меня?

— Об этом я надеюсь услышать от вас.

— Может, правда, у него какие-то вещи украли? Я помню, но смутно, с какими-то украденными вещами он ко мне приставал, делить доходы обещал. А дальше ничего не помню. Я, правда, любопытство проявил, но я же не узнал, что он прятал. Думал, чудачества стариковские. Он-то сам что говорит? Не сознался?

— Об этом потом. На сегодня достаточно.

Для Женьки многие вопросы остались невыясненными. Знает ли Лисовский, что он остался жив? Им ведь, наверное, устроят встречу. И кто он, этот Лисовский? «Как он узнал, что я в его тайник пробовал заглянуть? А-а... тогда шаги были, — вспомнил Женька, — кто-то подходил».

Потом Женька вспомнил о Тоне, пытался представить встречу с ней, прикидывал, какими доводами можно убедить Бурмина, чтобы встречу разрешили... В крупное, видно, он попал дело, если за Лисовским следили. Должно быть, они знают, что было в железном сундуке под часовней. Скорее всего документы какие-нибудь от немцев остались, может, списки шпионские? Да, вот чем его стремление к «свободе» обернулось! Может быть, он, «свободная личность», не зная того, служил тем, кого сейчас ищут? Ворюгам, проходимцам, врагам?

Засекин понял: врачи и Бурмин добры к нему потому, что он им нужен сейчас для дела, а потом?.. Ведь взятки были, часть своего заработка он отдавал Эньшину, этим он, может быть, поддерживал антигосударственную деятельность врага. Взятка карается законом... Карается! Значит, кончится все: работа, которую он всегда по-настоящему любил, Тоня, надежды на настоящую жизнь — вся предыдущая была лишь преддверием к ней, приходится теперь признаться. Мечтал он о другом — о значительности каждого прожитого дня, о большой любви, о дальних поездках. Собирался начать подбор книг по искусству. Мечтал даже о детях... да, да, о сыне и дочери. А вышло — ничего в жизни путного не было, сплошная пустота и бездумье.

Хуже всего, что и Тоня считала его, должно быть, обыкновенным шалопаем, дураком, когда он откровенничал с ней, «раскрывал душу». Она как будто внимательно слушала, во многом была согласна с ним. Наверное, после потешалась над ним, над его дуростью, подарками, охапками цветов...

— Вот паразит! — простонал Засекин. И разом отяжелела голова, и сердце забилось часто.

— Кого это вы так клянете? — В комнату вошел Бурмин.

Женька кинул на него тоскливый взгляд.

— Кого же, кроме себя? Больше некого.

— Спать нужно. Что вас мучает?.. Выпейте-ка снотворное.

Засекин сел на кровати.

— Ничего хорошего не жду. Может, зря вы меня спасли. Вы бы могли заснуть в моем положении?

— Не ручаюсь, но все же старался бы. Завтра нам предстоит с вами во многом разобраться.

— Настроение у меня жуткое... Знаете, я вот думал тут... Я только в одном виноват — деньгами своими заработанными с Эньшиным делился. Самому лень было искать работу.

— Что ж, если другой вины нет, если ничего скрывать не будете, а поможете, ничего плохого для вас не будет. Хотя хвалить вас, по правде говоря, не за что. Скажите, насчет железного ящика под полом часовни вам не приснилось?

— Я не был тогда пьян. Небольшой ящик, вернее, сундучок, примерно полметра длиной. Поверху две полосы кованые. Неровный такой, ржавый. У меня руки в ржавчине были. Стоял слева, у края углубления.

Владимир Михайлович больше ни о чем в этот день Женьку не спрашивал.

После совещания с полковником Шульгиным и Бурминым Сухарев повторил визиты в художественный магазин. Эмма видела, что у него оказались знакомства с коллекционерами, он знал истинную стоимость некоторых вещей антиквариата, словом, оказался «просвещенным». Однажды Коля пригласил Эмму в Сокольники в ресторан и, «подвыпив», признался ей, что хотел бы заняться выгодным делом — коллекционированием, но затрудняется, с чего начать, и поэтому нуждается в совете.