Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

— Нет, это несколько иное дело, но, если вы узнаете, кто автор этих картин, сообщите, пожалуйста, мне.

— Хорошо.

После ухода Бурмина Нина старалась разгадать, что же произошло? Почему у Бурмина оказались фотографии с картин Анохина? В какую же историю он попал? Ей было совестно, что солгала Бурмину, но старалась оправдать себя — сначала нужно попытаться узнать у Анохина, почему пленка очутилась в милиции. «Скажу Бурмину чуть позже, ничего страшного в этом нет... Надо немедленно повидать Павла». Она несколько раз звонила Анохину, но в мастерской его не было.

Будучи однажды в Старицком, Эньшин встретился тайком с работником тамошнего музея Лисовским. Эта встреча была не первой — их связывали «дела» весьма щекотливого свойства, которые они предпочитали держать в тайне.

Усадив Эньшина к столу, Лисовский развернул сверток и положил перед ним две небольшие иконы:

— Вот предлагаю — купите... деньги очень нужны.

— Интересно, когда это они вам были не нужны? — съязвил Эньшин.

— Ну, уж это мое дело. Не хочу чужим продавать.

— Скажите лучше, что опасаетесь.

— Хотя бы и так. Я же прошу немного — за обе всего три десятки...

— Да вы что, за дурака меня считаете? Красная цена этой «доски» — пятерка.

Эньшин знал, что Лисовский хорошо разбирается в древней живописи и не отдаст задешево иконы, если они действительно ценные. Эти же иконы были изготовлены для продажи малоимущей части населения в первом десятилетии нашего века. К доске прикреплены штампованные на жести изображения: на одной богоматерь с младенцем, на другой Николай-чудотворец.

— Пятерка... — презрительно процедил Лисовский. — Да я их просто не хочу у себя оставлять... Иконки неплохие... Мне их старуха одна принесла, рассказала, что мужик ее покойный находился при Муренине до самой его смерти. А вот эта, — Лисовский ткнул пальцем в иконку с изображением богоматери, — в изголовье у Муренина висела. Муж старухи себе забрал, она у них и была до сих пор.

Эньшин уже прикинул, что хоть перепродажа этих «досок» денежного дохода и не сулит, но необязательно их продавать. Они годятся в качестве подарка. Ведь для несведущего поклонника моды не имеет значения истинная ценность иконы. Нужно лишь придумать для нее легенду, и тогда даритель будет вознагражден какой-нибудь нужной ему услугой. Можно к тому же сослаться на давний обычай, что иконы дарили в знак особого уважения и почитания.

Эньшин решил взять иконы:

— Ну вот, Лисовский, нечего мне сказки рассказывать. «У Муренина в изголовье»... ерунда, но так и быть, дам за них по шесть рублей за штуку, цена хорошая.

— Нет уж, я их лучше Засекину под доски для письма уступлю.

— Нужны они ему... Ну, черт с вами, давайте обе за пятнадцать.

Сторговались за двадцать, и Эньшин, положив покупку в багажник машины, уехал.

В залах музея Лисовский появлялся редко, большую часть времени проводил в запасниках и в бывшей часовне. К ней была сделана пристройка — там он и жил бобылем. Местные жители звали его «музейщиком» или «стариком». Последняя кличка вполне подходила ему. Все в нем было какое-то тусклое и серое: и лицо, и сивая борода, и седые космы, и неряшливая, утратившая первоначальный цвет одежда. И хотя ему не было еще шестидесяти, он выглядел глубоким стариком. Жил замкнуто, словно отшельник.

Через некоторое время после поездки в Старицкое Эньшин вспомнил про иконы, купленные у Лисовского. «Отдам доски Пожидаеву, пусть мне копии с хороших иконок сделает. Дерево сухое, выдержанное. «Железки» можно на новые доски набить, это он сумеет».

Эньшин достал иконы, смахнул пыль, раздумывая, кому выгоднее сбыть их в качестве подарка. Икона с богоматерью была обита с обратной стороны выцветшей фланелью. Эньшин сорвал ее, взял клещи, сапожный нож и принялся отделять от доски изображение на жести. Между доской и жестью оказалась прокладка из холста. А в ней кусок пергамента, сложенный вчетверо. Развернув его, Эньшин увидел какой-то план. Еще не разглядев его, не поняв толком, он был уже во власти одной мысли: клад, клад!.. Схватил очки, достал лупу, побежал к входной двери, запер ее еще на один замок и склонился над пергаментом. Как указывали надписи, на нем были изображены извилистые ходы пещер Старицкого монастыря. Сбоку на плане пометка: «Взять у Ионы».

Эньшин внимательно изучал план. «Боже мой, ясно, что это клад... «Взять у Ионы». Чего же еще? Судя по пергаменту и надписям, старинный документ. Значит, этот идиот Лисовский не врал, иконка-то в самом деле, похоже, была при самом Муренине. Хранил он ее... А может, и взял тогда клад у Ионы?.. Хотя нет, наверно, не взял. Небось все там и хранится. Как бы это поскорее узнать?»