Донна Леон - Смерть в «Ла Фениче»

Брунетти полез в карман пиджака и извлек записную книжку. Никаких записей в ней не имелось не считая имени, адреса и телефона американки, но пока ты стоишь, а шеф сидит, ему нипочем не увидеть, что все странички до единой девственно чисты. Демонстративно послюнив палец, Брунетти принялся не спеша их перелистывать. «Дверь в помещение заперта не была, как не было и ключа в двери. Следовательно, кто угодно мог войти и выйти оттуда в любое время в течение всего спектакля».

— Где был яд?

— Полагаю, в кофе. Но точно смогу сказать только после получения протокола о вскрытии.

— А вскрытие когда?

— Обещали сегодня. В одиннадцать.

— Хорошо. Что еще?

Брунетти перевернул страничку, сверкнув нетронутой белизной.

— Я беседовал с солистами, занятыми в спектакле. Баритон виделся с маэстро мельком — только поздоровался. Тенор говорит, что не встречался с ним вообще, а сопрано — что видела его только перед спектаклем. — Он глянул на Патту, тот ждал продолжения. — Тенор говорит правду. А сопрано врет.

— Почему такая уверенность? — буркнул начальник.

— Потому что это правда, синьор.

Задушевно и терпеливо, словно обращаясь к редкостно тупому ребенку, Патта вопросил:

— А на каком основании, комиссар, вы полагаете, что, это правда?

— Потому что другие видели, как она входила в его гримерную во время первого действия. — Брунетти не стал утруждать себя уточнением, что это только предположение одного из свидетелей, ничем пока не подтвержденное. Может, сопрано врет именно про это, а может, про что-то другое — понимайте как сами хотите. — Кроме того, я поговорил с режиссером, — продолжал Брунетти. — У них с дирижером вышла размолвка — еще до начала спектакля. Но после этого режиссер его не видел. По-моему, он говорит правду.

На сей раз его не спросили, почему он так считает.

— Еще что-нибудь?

— Вчера я послал запрос в полицию Берлина. — Брунетти усердно перелистывал записную книжку. — Сообщение ушло в…

— Ладно, — перебил Патта. — Что они ответили?

— Обещали сегодня прислать факсом все, что у них есть, касательно Веллауэра и его жены.

— А что жена? Вы с ней говорили?

— Совсем немного. Она страшно расстроена. Вряд ли с ней теперь можно толком поговорить.

— А где она была?

— Когда мы с ней разговаривали?

— Нет, во время спектакля?

— Сидела в зале, в первом ряду. Говорит, что зашла навестить его в гримерку после второго акта, но опоздала — они так и не успели поговорить.

— То есть она находилась за кулисами, когда он умер? — вопросил Патта с таким энтузиазмом, что Брунетти показалось, будто ее вот-вот арестуют.

— Да, но мы не знаем, видела ли она его и заходила ли к нему.

— Ну так потрудитесь это выяснить, — сказал Патта так свирепо, что даже сам спохватился. — Вы садитесь, Брунетти.

— Спасибо, синьор, — ответил тот, захлопнув записную книжку и сунув в карман, прежде чем сесть напротив начальника. Кресло Патты было на несколько сантиметров выше остальных — мелочь, несомненно предусмотренная вице-квесторе для создания легкого психологического преимущества.

— Сколько времени она там пробыла?

— Не знаю, синьор. Когда мы беседовали, она была в таком страшном горе, что ее рассказ я не вполне понял.

— А она могла войти в его гримерку? — спросил Патта.

— Вполне. Но я не знаю.

— Похоже, вы ее выгораживаете, Брунетти. Она что, хорошенькая?

Надо понимать, Патта прощупывает, велика ли разница в возрасте между дирижером и его вдовой.

— Да — если вы любите высоких блондинок.

— А вы что, не любите?

— Мне жена не разрешает, синьор.

Патта напрягся, чтобы вернуть разговор в прежнее русло.

— Кто-нибудь еще входил в гримерную во время представления? И откуда у него взялся кофе?

— Там буфет на первом этаже театра. Вероятно, и кофе оттуда.

— Выясните.

— Есть, синьор.

— И имейте в виду, Брунетти.

Брунетти кивнул.

— Мне нужны имена всех и каждого, кто был вчера вечером в гримерной или поблизости от нее. И еще мне нужны подробные сведения о жене. Как долго они женаты, откуда она и все такое.

Брунетти кивнул.

— Брунетти?

— Да, синьор?

— Почему не записываете?

Брунетти позволил себе улыбнуться— самую малость:

— О, я никогда не забываю ничего из сказанного вами, синьор.

Что Патта, в силу личных особенностей, принял за чистую монету.

— Я не верю тому, что она вам говорила — будто она его не видела. Человеку такое вообще не свойственно — прийти за каким-то делом, а потом взять и ретироваться. Уверен — тут что-то не так. И наверняка все это как-то связано с их разницей в возрасте.