Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое

Я выслушал эту тираду и спросил:

— Что еще вы можете рассказать об убийстве Эйжена Зара?

— Знаете что? Если бы я этого... О покойниках не принято говорить плохо, но все-таки желательно называть вещи своими именами... Если бы я действительно прикончил эту мразь, это было бы единственно добрым делом за всю мою жизнь, аминь!

— Может быть, поясните?

— С удовольствием! В трех словах: клопов надо давить!

— Вы его ненавидели?

— Всей душой и помыслами своими, аминь.

— Почему?

— Очевидно, было за что... Знаете: ску-ка! Тут не костел, вы не ксендз, и у меня нет ни малейшей охоты исповедоваться.

— Гражданин Сала, оставьте этот стиль и тон! Вы находитесь в официальном учреждении. Вдобавок ситуация слишком уж серьезная...

— Как мило с вашей стороны, гражданин следователь, что вы заботитесь о моем стиле! А что, если ваш стиль настолько же противен мне, насколько вам мой? Вы этого не допускаете? Очевидно, для того чтобы продолжить этот разговор, вам придется мириться с моим стилем, а мне с вашим, хе-хе! Еще одно существенное примечание: я-то не навязывал вам свою личность и свой стиль, не так ли?

Я спросил терпеливо:

— Что вы делали двадцать шестого июня на Пиекунских скалах?

— Предавался эстетическому наслаждению и отдыхал на лоне природы в обществе друга. Соединяя приятное с полезным, мы ловили рыбу... только не в мутной воде, как некоторые.

— Вы прибыли туда, уже заранее зная, что там будет Зар?

— Снова здорово! Вы решили, хоть кровь из носа, а сделать из меня убийцу? Хе-хе, не выйдет! Вы докажите! Вы не забывайте о презумпции невиновности, есть такой симпатичный юридический термин! Занятно, что именно юристы иногда прикидываются, будто начисто забыли о нем, хе-хе!

— Двадцать шестого июня вы прибыли на Пиекунские скалы вместе с Расинем. В какое время?

— С самого утра.

— И весь день провели вдвоем?

— Конечно. Что тут удивительного? Мы друг дружке не надоедаем. Друг дружке в душу не лезем.

— Попрошу вас подробно, с начала до конца, рассказать, что вы делали на Пиекунских скалах в этот день.

— Извольте!

По-видимому, Сала все-таки учел наконец серьезность положения и стал рассказывать без излишних кривляний и вызывающих замечаний.

Сала и Расинь и до этого несколько раз ездили ловить рыбу к Пиекунским скалам. В субботу, двадцать пятого июня, они договорились, если будет хорошая погода, отправиться туда в воскресенье с утра. Встретились на автостанции и поехали. Вышли на остановке, ближайшей к Пиекунским скалам, дальше пошли пешком. Захватили с собой бутерброды, а водки не было. Половили рыбу, поболтали, вздремнули и все жалели — «для полного счастья не хватало ровно пол-литра», как выразился Сала. К вечеру рыболовам надоело торчать на одном месте, они отправились искать другое; по дороге случайно увидели Визму Кноппе и уговорили девушку стащить и принести им хоть бутылку водки. Кноппе, на радость им, принесла коньяк. Рыболовы со своей добычей двинулись по нижней тропинке. Никого там не встретили. К реке вышли прямо против того места, где нижняя тропинка соединяется с верхней. Забросили удочки, и тут как раз жажда стала невыносимой, они распили коньяк, а бутылку забросили в кусты. Потом им улыбнулось счастье — они поймали еще двух окуней и большую щуку. Стемнело. Они слышали на скалах ауканье и далекие восклицания, потом все стихло. Они тоже поехали в город, зашли к Вите Клейн, у нее нашлось еще что выпить. «Веселая вдова», как именовал ее Сала, изжарила рыбу, и они втроем пили, ели и веселились до рассвета. Потом Расинь остался там, а Сала пошел домой.

Под конец я спросил Салу, за что он возненавидел своего шурина. От ответа на этот вопрос Сала уклонился, сказал только: это длинная история, хотя ненависти своей не отрицал.

Домой я его, конечно, не отпустил. Сразу же допросил и Расиня. Расинь был мрачен, скупо отвечал на вопросы. И все-таки я уже мог свести концы с концами.

Показания Салы и Расиня не совпадали только в одном-единственном пункте, на первый взгляд маловажном. Но в этом пункте каждый из них упорно стоял на своем, и это заставило меня призадуматься. Почему Сала категорически отрицал то, что утверждал Расинь? Почему?

Этот вопрос все еще тревожил меня, когда я поздно вечером возвращался домой. Видя, что я чем-то подавлен и занят своими мыслями, Лапсинь заметил шутливым тоном, за которым я расслышал тревогу:

— Эх, жаль, что не изобрели еще вентилятор для мозгов! Я бы вам преподнес в подарок.