Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

— Ты с ума сошел!

— Не знаю, правда, как вы собирались это реализовать… И даже предполагать не хочу.

— Я ее не убивал!

Гаврилов вдруг выдрался из кресла и, издав утробный рык, двинулся на Макара с неотвратимостью лавины. Облапив Илюшина, вмяв его в себя, как ребенок игрушку, Петр Олегович забубнил ему в ухо, мерно раскачиваясь вместе с ним:

— Не убивал, богом клянусь… что хочешь бери, только не уезжай… дом есть в Подмосковье, газ проведен, соседи нормальные… возьми! хочешь, прямо сейчас перепишу! Только найди, найди ее… мне бы только поговорить с ней, понимаешь? спросить, почему, зачем она так со мной…

В следующий миг Бабкин разорвал эти дикие объятия. Слегка потрепанный Макар в сердитом изумлении уставился на Гаврилова.

— Совсем вы ополоумели, Петр Олегович.

— Участок… двадцать соток… — бормотал тот, глядя перед собой слезящимися глазами.

— Вы ее прикончили?

— Нет! Никогда! Я бы пальцем ее не тронул!

— Что? — Илюшин фыркнул. — Да вы ее били! Постоянно! Войдете в легенды отеля: даже горничных не стеснялись!

— Что? Горничных?.. Как это, зачем…

— Здесь полно свидетелей вашего рукоприкладства! И попробуйте только мне сказать, что это не так! Вы ей пощечины давали, при всех, не стесняясь!

Гаврилов вскинул голову:

— Ей это нравилось! — отчаянно выкрикнул он.

— Прекратите.

— Клянусь! Она сама меня просила!

— Так оно обычно и бывает, — со знанием дела поддакнул Бабкин. — Живет себе женщина, чувствует — все хорошо, но чего-то не хватает. И просит мужика своего: начисти мне рыло, милый. А то как-то пресно все стало, скучно. Если повезет, он ей еще и пару ребер сломает. Ну, знаешь, бонусом!

Гаврилов бессмысленно уставился на Сергея.

— Оля м-м-меня п-п-просила, — заикаясь, повторил он.

И застыл посреди комнаты, пошатываясь — сутулый, багровый, до уродливости несуразный.

Бабкин мысленно сплюнул.

Однако Макар очень внимательно посмотрел на клиента и, похоже, увидел что-то такое, чего Сергей не разглядел. Он развернул стул спинкой к Гаврилову и сел.

— О чем она вас просила?

— П-подраться…

— Вы практиковали игры? Для… э-э-э-э… оживления личной жизни?

— Нет, — сказал Гаврилов, к которому постепенно возвращался нормальный цвет лица. — Это никакие не игры.

Он чувствовал себя так, будто совершает предательство, выворачивая наизнанку их с Олей жизнь. Это было частное, неприкосновенное, а самое главное — это было только Олино, и он не имел права пускать туда чужаков. Но иначе они бы уехали. Он не мог позволить им уехать.

В свое время ему пришлось долго и мучительно плутать в лесу из недомолвок, намеков и завуалированных требований. На Ольгу словно было наложено заклятье немоты, не позволявшее ей прямо сказать, чего она хочет. Десятки ее провокаций ни к чему не приводили, пока однажды, ощущая себя бестолковой собакой, не соображающей, чего требует от нее любимый хозяин, Гаврилов не ударил ее по плечу.

— Я должен был ее бить, — сказал Петр, не глядя на Сергея с Илюшиным. — Это был как бы… комплекс. Комплекс мер. — Никогда он не ощущал себя глупее, чем произнося это. — Начиналось с пощечины. Потом мог… по спине ударить. По рукам. Это должно было идти по нарастающей. В виде наказания за что-нибудь… как будто она меня спровоцировала. Понимаете?

— Нет пока. Все это заканчивалось сексом?

— Все это заканчивалось тем, что она на меня кидалась, — сказал Гаврилов и поднял на Макара совершенно трезвые глаза. — Как в фильмах… когда героя долго бьют, а потом он встает и убивает всех своих врагов. Это я был ее врагом. Она больше никому не могла это доверить.

Бабкин с Макаром переглянулись.

— Сначала вы ее били, а потом она давала вам сдачи? — уточнил Илюшин. — Это было… наказание? Она в чем-то провинилась и вы ее наказывали?

— Нет. Ничего общего. Я… — признаться в этом было труднее всего, — я не знаю, что это было. Она мне никогда не рассказывала.

— И вы не спрашивали?

Гаврилов закрыл глаза ладонью. Как им объяснить? Оля доверилась ему, и больше всего он боялся нарушить хрупкое равновесие, к которому они так долго шли. Его постоянно мучил страх — страх, что она все-таки уйдет, потому что он так и не понял, что за человек каждое утро просыпается и каждую ночь засыпает рядом с ним.

— Ей становилось легче, — сказал он наконец. — Я объяснил себе, что это такая… терапия. Научился ловить… чувствовать… понимать, когда это ей нужно. Сначала ее охватывало возбуждение, Оля много смеялась, вздрагивала от громких звуков… Тогда я начинал… вот это все. Она пряталась от меня, потом избивала в ответ и успокаивалась.