Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

— Вы-то ее не били, — заметил Сергей.

— Нет. Знаете, я много думала над этим. Мне ведь Бог большого ума не дал, — Наталья виновато улыбнулась. — А подумать пришлось хорошенько. Я поняла вот что: зло — это неизбежность. Оно есть всегда, когда-то маленькое, когда-то большое. Беда не в том, что оно рядом с вами, а в том, что вы не называете его злом. Мой муж — он был, как сейчас бы сказали, садист. Не просто вспыльчивый или раздражительный человек. Ему нравилось, что он причиняет мне боль. Первый мой грех в том, что я позволила ему жить рядом с моим ребенком. Но за это меня еще худо-бедно можно простить, я была до смерти перепуганная забитая дура, да к тому же сильно любила его. Вторая моя провинность хуже. Я не назвала вещи своими именами. Вы читали книжки по истории?

— Читал… не очень много, — Бабкин пытался понять, куда она клонит.

— Я из них вот что узнала. При царях жили шуты. Они могли любому придворному и даже самому царю сказать правду, и ничего им за это не было. А среди простого народа жили юродивые. Они тоже говорили правду, и бить их за это никто не смел, их почитали, почти как святых. В наше время нет ни шутов, ни юродивых. Бывает, и захочешь, чтобы тебе правду сказали в лицо, — а некому.

Наталья заволновалась.

— У взрослых какой-никакой, но свой ум есть. А перед ребенком отвечают его родители, чтобы у него в голове была человеческая картина мира, а не такая, где папа маму лупит смертным боем, и вроде как все в порядке, все тишком. Я Олю своим молчанием калечила. Стыдно мне перед ней. Даже сказать не могу, как стыдно. До сих пор внутри болит.

— Двадцать с лишним лет прошло, — осторожно сказал Сергей.

— Да хоть сто. Не лечится это временем. И хорошо что не лечится, правильно. Я когда дочери звоню, все время себе удивляюсь. Откуда у меня право с ней говорить? За что меня Бог наградил таким подарком? Да я ей до конца жизни должна твердить одну только фразу: «Прости меня, моя девочка», — и больше ничего. А мы с ней про погоду… и что помидоры плохо вызревают…

Она судорожно вздохнула. Сергей взглянул на перекрученные концы бахромы и подумал, что тему раскаяния надо закрывать, пока женщина не сорвалась.

— Кто нашел тело вашего мужа?

Наталья потерла лоб.

— Знаете, я уже и не помню. Помню, как прибежали соседские ребятишки, кричат, и вроде испуганные до смерти, а у самих глаза аж светятся от радости — ну такое событие, такое событие! Я пошла к ферме, но на половине дороги ноги у меня отказали, села прямо на землю. А потом уж меня подхватили под руки и отвели.

— Кто опознавал Николая, вы?

— И я, и мать его, Елена Васильевна. Тело было сильно изуродовано, мы и хоронили-то его в закрытом гробу. Он неделю пролежал в воде. Я когда его увидела, первая мысль была — «Не Коля это!» И хотела, чтобы он умер, и боялась поверить. А потом как стала рассматривать… Господи, и штопки на носках мои, и рубашка та, что я ему дарила. А Елена Васильевна шрам углядела на локте. Я его и не помнила, но ведь мать — она каждую царапину на теле сына знает. Очень они с Николаем близки были. Меня-то он не любил, просто держал при себе, чтобы было об кого кулаки чесать. А вот мать обожал.

— Она жива?

— Что вы! Следующим летом ее не стало. Ушла в лес и не вернулась. Здесь вокруг такие чащобы! В них не то что одна старуха, там вся Русма может сгинуть без следа. Но знаете, я почти уверена, что она хотела для себя такого конца. Даже думаю иногда: уж не подалась ли она туда умирать специально? Подальше от людей, как собаки или кошки, когда смерть свою почуют.

Наталья налила ему чай, придвинула пирог.

— Нас с Олей к тому времени здесь уже не было, мы уехали почти сразу после Колиной гибели. Не могла я здесь оставаться.

— Почему же вы вернулись?

Эти слова сами сорвались у него с языка. Наталья поняла его невысказанный вопрос. «Если тебе приходилось здесь так тяжко, что заставило тебя снова приехать в Русму?»

— Мы с Васей как раз тогда поженились. — Она вспыхнула короткой улыбкой в сторону мужа. — Мне хотелось… как бы прожить здесь время заново, по-человечески. Дом, конечно, пришлось перестраивать, но это даже и лучше.

— Ольга сюда приезжала?

— Никогда. — Ответ прозвучал твердо, словно захлопнулась дверь.

— А Синекольский?

— Дима? — женщина явно удивилась вопросу. — Не знаю… Думаю, что нет, иначе он зашел бы ко мне. Его бабушка умерла, родители развелись и разъехались по разным городам, как я слышала…

Сергей решил идти напролом.

— Оля и Синекольский дружили. У вас нет предположений, что они могли совершить тогда, в девяносто втором? Что-то серьезное, что они скрыли бы от взрослых?