Наталья Солнцева - Мантия с золотыми пчелами

Первые капли дождя падали на асфальт, оставляя темные пятна, шумели в листьях старых лип. Порыв ветра растрепал волосы Ули.

– Мне холодно, Игорь, – сказала она. – Да и ты промокнешь… Пока!

Она повернулась и быстрой походкой направилась к подъезду.

Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла за дверью. В окне первого этажа колыхнулась занавеска, мелькнуло лицо старухи…

Тарханин, ощущая на себе пристальный взгляд, сел в машину и завел двигатель.

День за днем проходила перед старицей Ольгой вся ее жизнь. Беззаботное детство, сладостная юность, тревожное ожидание замужества…

Жарко, истово молилась царевна Ксения в Троицкой обители, просила себе любви, счастья с молодым герцогом Иоанном. Гнала прочь дурные мысли, ночные страхи. Потеряла сон… Едва сомкнет веки – разверзается перед нею бездна, куда она стремительно падает… летит, летит… и нет той бездне конца и края. Кто-то невидимый злобно хохочет, вещает скрипучим голосом: «Высоко вознеслась, голубица, больно падать будет! Не свадьба у тебя впереди – срам и бесчестие! Беду привез на своем корабле твой суженый, обручился он не с тобой – со смертью безглазой. Плачь, царевна, пока все слезы не выплачешь! А когда выплачешь, вырвешь от горя свои черные косы, расцарапаешь нежные щеки…»

– Господи! – в ужасе шептала царская дочь. – Почто караешь? В чем моя вина?

Преданная мамка, которая всюду сопровождала Ксению, успокаивала:

– Какие у тебя грехи, дитя? Чиста ты перед Богом и телом, и помыслами.

– А гордыня? – рыдала Ксения. – Разве батюшка мой не тем же грешен?

Мамка испуганно озиралась: не колыхнется ли парчовая занавесь, не скрипнет ли дверь? Доносчиком мог оказаться кто угодно: и постельница [8] , и простая прислужница.

– Тише, тише…

– Я завет нарушила, повидалась с женихом до венца, – стуча зубами от нервного озноба, призналась Ксения. – Лицо свое ему открыла. Поклялись мы друг другу в верности навеки…

Мамка затрясла рогатой кикой [9] , запричитала.

– Нельзя было! – сокрушалась она. – Кто ж тебя надоумил?

– Сама… сама! Не утерпела.

Царевна прижала руки к груди, так забилось сердце при воспоминании о тайной встрече. Датский принц был изящен, воспитан в европейском духе, по-русски знал всего пять слов, но у любви – свой язык, понятный лишь двоим. По тому, как засияли его глаза, дрогнули красивые губы, Ксения догадалась, что вызвала у нареченного ответное чувство.

– Мы созданы один для другого, мамушка…

Старуха прижала ее к себе, как в детстве, гладя по густым шелковистым волосам.

– Даст Бог, сыграем свадебку! Уж я меду напьюся досыта. А ты спи, спи…

Она запела колыбельную, коей убаюкивала маленькую Ксению, и та сладко вздохнула, закрыла темные очи. Ишь, брови-то собольи, ресницы в полщеки, губы алые, будто спелые вишни. Как же красу такую не полюбить, яблочком наливным не соблазниться? Сказывают, иноземки сухи, желты и корявы, волос не моют, в мыльню не ходят…

Мамка уложила царевну, подлила маслица в лампаду, опустилась на колени и давай бить поклоны, молить Богородицу о заступничестве, просить счастия для своей любимицы.

В полночь Ксения проснулась, вскочила, потребовала зажечь свечи. Во сне ей привиделся диавол в царском обличье. Кто то был, она не узнала. Московский люд и бояре поклонялись сему диаволу, а царевну отдали ему на растерзание. «Ежели жить хочешь, покорись!» – шептал скрипучий голос. И стоял в палатах запах серы, дыма и крови…

– Они все м-мертвые… – бормотала Ксения. – Мертвые…

– Кто? – наклонилась над нею мамка.

– Батюшка… матушка… и б-братец…

Забегали прислужницы, принесли святой воды, кинулись окроплять все углы, и кровать, и перину с подушками, и саму прелестную боярышню.

– Никак порчу кто навел, – бубнила мамка, вздрагивая от каждого шороха. – Не уберегли голубицу! Ох, горе нам! Горе!

Наутро царь Борис приказал собираться в обратный путь, в Москву. Ехали медленно. То и дело пускался дождь. Ветер срывал с бояр и стрельцов шапки. Деревья стояли наполовину голые, унылые. Дорожные колеи развезло. Из-под колес летела жидкая грязь, возки приходилось вытаскивать из колдобин вручную. Хрипло кричали возничие, громко ржали лошади. Рыжие поля вокруг деревень мокли под дождем, крестьяне боязливо смотрели с обочин на царский поезд…