Поль Хайм - Повесть о Гернике

Где-то за этими занавесками скрывалась от солнца и от посторонних глаз комната, в которой в восемнадцатом жил со своей балериной сам Мастер. Не то от скуки, чтоб как-то скоротать время, не то в благодарность гостеприимной хозяйке, которую он вынудил присутствовать при его счастье, он расписал все стены комнаты синей тушью. Изобразил он на этих стенах пирующих на празднике сбора винограда вакханок.

- На потолке - звездное небо... Сам я этой росписи не видел, говорит Горка с сожалением, - знаю о ней только с чужих слов... Очень надеюсь когда-нибудь проникнуть в этот дом и увидеть все это великолепие своими глазами. Ради такого душу готов отдать!

А мне хочется разобраться во всех хитросплетениях, сложностях этого любовного треугольника. Если допустить, что Пикассо действительно задумывался о том, что причиняет безответно любящей его Эухении Эррацуриц страдания, занимаясь любовью в стенах её дома с другой, то как понять, что изрисовал он эти самые стены обнаженными похотливыми фигурками юных дев, точно хотел увековечить страстные любовные утехи, которым они предавались с его любимой молодой женой всего в каких-то метрах от отвергнутой им женщины?

Пока мы увлеченно рассуждали на животрепещущую тему, что тогда двигало кистью Мастера, на террасе появилась немолодая женщина в черном, с тугим пучком седых волос. Она ненадолго склонилась у цветочной клумбы, потом быстро ушла в глубь сада, скрывшись от наших любопытных глаз в зарослях своих мимозовых кущ.

- Я часто, - говорит Горка, - подолгу задерживаюсь здесь, жду, когда она наконец появится, смотрю ей вслед. Потом по дороге к себе в мастерскую вспоминаю мать, думаю о ней...

Мы уже сидим за столиком на террасе нашего привычного кафе за торговыми рядами Лэ Аль, молчим... После долгой паузы Горка возвращается к разговору о Пикассо, он говорит, что для него он нисколько не менее великий художник, чем Леонардо да Винчи. Все это время я наблюдаю за Рафаэлем, он слушает Горку с отстраненным, почти отсутствующим видом, и замечаю на его лице какое-то напряжение, он думает о своем, явно не пуская нас в мир своих мыслей. Вдруг вспоминаю: "Сегодня утром, едва ли не за этим же самым столиком меня обнял, крепко поцеловал Горка". Думаю о моей милой сестре Кармеле... Я сейчас сижу здесь, купаюсь в лучах любви, обласканная мужским вниманием, любовью... Сижу напротив того самого Рафаэля, того самого когда-то совсем юного мальчика, по которому страдала добрая чистая душа моей сестры Кармелы!

Войска Франко вошли в Барселону 26 января 1939 года. Мы понимали, что война идет к концу. На днях мы втроем - Горка, я и Рафаэль - устроили себе маленький пикник на пляже. Конец лета, на небе ни единого облачка, можно было без труда разглядеть вдалеке Сен-Жан-де-Люз и Сан-Себастьян.

Теперь мы часто бываем втроем. В основном говорит все время один Горка. Рафаэль слушает его, всегда, правда, с каким-то отстраненным, упертым видом, стоит нашим взглядам встретиться, отводит глаза. Ох уж эта его робость, природная застенчивость. При нем Горка боится лишний раз выказать свое чувство ко мне. И все-таки могу поклясться: Рафаэль знает, что мы любовники.

Наша связь длится уже шесть месяцев. Наши страстные любовные ночи оставляют меня в полном изнеможении. Он уходит, а я ещё какое-то время, лежа в постели, тупо смотрю в потолок, с трудом переводя дух. И всегда, когда раздается стук закрывающейся за ним двери, мне кажется, что меня бросили. Меня одолевали, мучили страхи. Это был сложный клубок чувств, только вот чувства вины там, пожалуй, уже не было. Я никогда не забывала той моей, десятилетней давности ночи с Тксомином, она до сих пор часто мне снится, и всякий раз я плачу от любви к нему. Правда, теперь мне это все больше напоминает игру двух ещё совсем неопытных детей.

Я никогда не забуду свежести и горячности чувства юного Тксомина, нашей с ним непосредственности, граничащей с неловкостью, которую мы оба с ним пытались скрыть за бравадой. С Горкой было все по-другому. Каждую ночь, когда он приходил ко мне, я чувствовала, как он понимает меня, как знает мой темперамент. Многое во мне и для меня самой было открытием. Я окончательно рассталась со своей девичьей стыдливостью. Горке принадлежит мое тело, он хозяин, он властелин, он мастер, дирижер, он правит бал на этом празднике. Я подчиняюсь ему, меня устраивает моя зависимость от него. Занимаясь любовью, он всякий раз говорит со мной. Я чувствую его кожей, она ждет, требует его ласки. И в этом великом церемониале любви, кажется, нет предела его буйной фантазии! Часы ожидания наших с ним встреч тянутся для меня мучительно долго. После работы я шляюсь по городу, захожу к Арростеги: Консуэло серьезно больна, она просто тает на глазах. Иногда я ещё хожу в кино с Рафаэлем. Он по-прежнему молчалив, замкнут. Зимой я работаю в "Палас-отеле" только на полставки. Горка все посмеивается надо мной: я могу заниматься любовью только ночью. Что-то сдерживает меня, не могу раздеваться среди бела дня.