Аркадий Вайнер: Женитьба Стратонова, или сентиментальное путешествие невесты к жениху

Красивый большой кабинет, обставленный румынской полированной мебелью. На мой вкус слишком много ослепительного деревянного сияния. Светлый ковер с пунцовыми розами в углах. Карминная краснота войлочных цветов, почти как в плотных куртинах за окном в саду.

Хрусталь и безделушки заперты в витрине горки. Ничего не валяется, все на своих местах. На письменном столе — пишущая машинка «Эрика», большая стопка чистых конвертов и забранная в картонную шкуру скоросшивателя подшивка «Рекламас пиеликумса».

То сокровенное, что я искала, должно быть тщательно убрано с глаз. Но — близко. Обязательно близко, чтобы в любой момент можно было взглянуть, освежить в памяти. Где?

В этой до блеска вылизанной, выблещенной комнате было определенное своеобычие. Ни одной вещи, ни единого украшения, никакой книжонки не лежало открыто: заперты секретер, сервант, горка, книжный шкаф. Медицинская пустота и чистота всех мебельных горизонталей.

Кроме стеллажа, перпендикулярно приставленного к письменному столу. На нем ровной шеренгой выстроились папки скоросшивателей с надписью «Страховой архив». Аккуратные неотличимые папки — только на корешках были последовательно наклеены цифры — «1976», «1976а», «1977», «1978», «1978а»…

В такой же коричневатый картонный мундир облачена подшивка «Пиеликумса». Ну, конечно! Могу голову дать наотрез: в папках с ежегодной датой действительно страховой архив, а в помеченных литерой «а» — мое сокровенное.

Наше с Флором Алексеевичем, с цветочком моим, — наше сокровенное.

Благополучно, не сломав шею, спустилась из окна кабинета в свою терраску, вышла на крыльцо и обессиленно уселась на теплые доски. Нет, невозможно выходить замуж с такими плохими нервами. Слишком сильно напрягаюсь я, слишком переживаю и нервничаю из-за всяких глупостей. Ведь вся затеянная мною история — в масштабе происходящих в мире злодейств — действительно глупый пустяк. Правда, в мировом масштабе жизнь каждого отдельного человека тоже малозначительный пустяк. Только все равно очень жить хочется — каждому отдельному. И если можно — то по-людски…

Компост «Опавшие листья» звучал во мне печальной старой песней и острой ломотой в пояснице, плечах, горели и ныли ладони. Я сидела на крыльце и проклинала в себе отсутствие навыков сельхозработы и свою добросовестность. Честное слово, я переживала из-за того, что сейчас приедет Флор Алексеевич на своем чистеньком «Жигульке», уже без ягод и цветов, и очень рассердится на меня, что я не приготовила достаточно хороших удобрений для будущих урожаев сочных ягод и нежных гладиолусов. Стройные кудрявые букеты гладиолусов уже вовсю раскупают на рижском рынке, чтобы вечером отправиться с ними на именины, дни рождений, на свадьбы…

Какой огромный букет гладиолусов приготовил мне Стратонов к нашей встрече — целый сад! Ведь это все — мне. Интересно, что станет с этими цветами? Позаботится о них кто-нибудь? Ведь этот сад цвел остаточной жизнью, он уже почти умер, как еле живы распускающиеся и благоухающие в вазе срезанные цветы.

Было очень тихо. Бархатисто гудел шмель, ветер принес испуганный сиплый вскрик электрички на станции, листва заговорщицки шепталась, тихонько сговаривалась все рассказать приехавшему Стратонову — о моем безделье, об отсутствии сельскохозяйственных навыков и о том, что я здесь искала не семейного покоя и домашнего уюта, а сокровенный стратоновский архив.

Между перилами крыльца паук свил ажурную круглую паутину, и я, привалившись спиной к двери, следила за воротами через нитяную паучью вязь, потому что я боялась пропустить момент приезда Стратонова: паутина была очень похожа на сетку пулеметного прицела.

Медленно катилось время. Я сходила на кухню, вскипятила чайник, но заварки не нашла. Все полочки были заперты. И шкафчики. И холодильник «ЗИЛ» издевательски забуркотел, когда я бесплодно подергала его запертую ручку. Со стены довольно ухмылялись на выгоревшей фотографии старичок и старушка: может быть, это мои будущие свекор со свекрухой? Симпатичная чета, похожая навару старых меховых грызунов — он на выхухоля, а она — на шиншиллу. Вообще-то, я никогда не видела живых выхухолей и шиншилл, но мне казалось, что они именно такие, рыжевато-седастые, ватно-жирные, будто добродушные, хоть и мелко-хищные.

В своей комнате я переоделась и снова села на крыльцо, неспешно попивала горячую воду из чашки, следила за воротами через прицел паутины и лениво думала о своей жизни. Бестолково она у меня выстраивается пока что. Кто его знает, от чего зависит женское счастье? Не от ума, не от красоты и не от решительности. Наверное, от судьбы. От счастья.